Сергей ЗАПЛАВНЫЙ
БЕЛЫЙ ПАРОХОД
ПАМЯТИ
“Белый пароход неторопливо шел вниз по разливистой, мутной
и тихой Оби меж берегов, полого уплывающих вдаль и растворяющихся в сером
небе, – с волнением перечитываю я строки Виктора Петровича Астафьева,
сохранившиеся в моем архиве и нигде прежде не публиковавшиеся. – Встречь
накатывали волны беспредельных заливных луговин, бессчетное стадо островов,
извилистых проток, соров-заливов, сивых болотистых низин. Потаенная темнокедровая,
но большей частью худенькая тайга стояла за дымчато клубящимися тальниками,
ольхой и смородинником. Толпами выступали на излучины седые осокори, песчаные
намойные косы всплеснутыми дюнами уходили от них до середины реки и на
рыбацких тонях в оранжево яркой, как у путейцев, амуниции неторопливые
рыбаки стягивали в петлю поплавки огромного невода.
Ни одна из виденных мною рек не действует так умиротворенно на меня, как
величаво покойная Обь. По ней можно плыть сутками, глазея на воду и берега
и не уставать от этого глазения и молчания – есть какая-то затаенная,
молчаливая красота у этой величавой реки, мало тронутой еще человеком
Приобской низменности, есть какое-то уже утраченное нами ровное течение
жизни на этой земле, и когда видишь редкие деревни на низком берегу с
темнолицыми, обветренными домами, то вдруг услышишь, как пронзит тебя
сладкая и в то же время острая тоска по первозданности жизни, захочется
сойти на берег и остаться в этой оглушительной тишине, среди тайги, испятнанной
озерами так густо, будто упала с неба листва, размело ее ветром по земле
и, прихваченная изморозью, блестит она, где скопищем, где в одиночку,
и ослепительно искрят на ней выводки лебедей, чаек, а тучи непуганых уток,
клубящихся над водой, кажутся пылью, взвихренной порывами ветра...”
Это поэтическое описание я вынужден сопроводить более чем прозаическим
уточнением. “Белый пароход”, о котором так зримо написал Астафьев, имел
несколько старомодно звучащее название – “Культработник”. На нем по путевкам
Томского областного управления культуры выезжали на гастроли (чаще в рамках
фестиваля искусств “Северное сияние”) профессиональные и самодеятельные
артисты, музыканты филармонии, эстрадные и цирковые коллективы, а в сентябре
1972 года (в рамках Недели писателей Российской Федерации, посвященной
пятидесятилетию Советского государства) “Кульработник” принял на борт
поэтов и прозаиков из Вологды (Виктор Астафьев, Александр Романов), Петрозаводска
(Валентин Устинов), Москвы (Лев Ошанин), Новосибирска (Евгений Городецкий,
Геннадий Прашкевич), Томска (Владимир и Вениамин Колыхаловы, Эдуард Бурмакин
и автор этих строк). Наш путь лежал на север Томской области – к речникам
и авиаторам, лесорубам и строителям, землепашцам и нефтяникам. На многочисленных
литературных встречах с жителями Приобья разговор заходил о жизни, преломленной
через литературу, о тех острых проблемах, которые волновали тогда всех
и каждого. Чаще всего в эпицентре всеобще
го внимания оказывался Астафьев. Нужно было слышать, как остро
и с какой-то застарелой болью он говорил о природогубительстве, злоупотреблениях
властных структур и отступлениях от национальных интересов страны, которые
все больше и больше ощущались в их действиях.
Жил он тогда в Вологде, но в душе оставался сибиряком. Томск произвел
на него неизгладимое впечатление.
– Вот куда надо было мне перебираться из Перми, – признавался он. – Вологду
я люблю, прижился в ней, но все равно в Сибирь тянет. Теперь уж если и
вернусь сюда, то прямым ходом на родину – в Красноярск.
Так оно позже и случилось. Свой последний приют он нашел на берегах могучего,
порожистого и стремительного Енисея. Но в 1972 году он был зачарован бескрайней
Обью-матушкой, по которой уже плавал до Салехарда с Марией Семеновной,
верной его спутницей и незаменимой помощницей. Как-то непривычно было
видеть задумчиво-отрешенным этого неистощимого балагура, мудреца-острослова,
блистательного рассказчика, вокруг которого в любом месте и в любую пору
мгновенно собирались слушатели, читатели и почитатели его искрометного
таланта.
С Виктором Петровичем я познакомился шестью годами раньше – на Кемеровском
совещании молодых писателей Западной Сибири. Помню набережную Томи, солнечный
день, кружок семинаристов и руководителей совещания, взрывы заразительного
смеха. Подошел, прислушался и понял, что нити разговора держит в своих
руках один из руководителей прозаического семинара – Астафьев. Имя известное.
Но я в то время прозы не писал, все мои помыслы занимала поэзия. Наверное
поэтому среди начинающих прозаиков я почувствовал себя свободно. Да и
перед Астафьевым робости не испытывал, не то что перед руководителями
своего поэтического семинара. Поддавшись общей раскованности, даже перебил
его пустяшной репликой. Он заинтересованно и как-то боком взглянул на
меня, хитро сощурился и так удачно сыронизировал над моими словами, что
все вокруг со смеху покатились.
Уже на крыльце гостиницы “Кузбасс”, где мы жили, Астафьев приостановил
меня и спросил:
– Ты у кого в семинаре?
– У Ковалёва. А что?
– Поздравляю. Дмитрий Михайлович с тебя стружку-то снимет. Приготовься.
Он коршун ого-го-го какой, – и проницательно добавил: – По опыту знаю,
что ваш брат, новобранец, книжки свои с собой на всякий случай носит.
Так – нет?
Ни слова не говоря, я вынул из кармана свою тощую книжицу и вручил ему.
– Во! – одобрительно хохотнул Астафьев. – За что я люблю стихотворцев,
так это за краткость. Их сочинения много места не занимают, – и уже серьезно
пообещал: – Почитаю на досуге. На соседнем поле овес всегда слаще...
Ковалев с меня стружку и правда снял. Но Астафьев эту горькую пилюлю заметно
скрасил, остановив в коридоре после подведения итогов. Ему в моей книжке
понравились именно те строки, которые вызвали критику Дмитрия Ковалёва.
Я сказал ему об этом. Он не удивился:
– Привыкай. С этим ты еще не раз столкнешься. Мой тебе совет: других слушай,
но и свою голову имей. Без нее – никуда.
Скачать полный текст в формате RTF