Светлана МИХЕЕВА

ДЕНЬ

РАННЕЕ УТРО

Разламываю утро, как хлеб,
пахнущий свежо, почему-то снегом.
Что там, по
температурной шкале?
Полюс холода для местных негров.
Окно показывает безумный пейзаж –
чужие люстры выше и ниже.
Будто бы чокнутый метранпаж
сбивает страницы в безумную книжку.
В хаосе улочек –
разбросанные плевками дома,
как звездолеты
втыкаются в темень огнями.
Горбится влажная хохлома
простынь, пропитанных разнообразными снами.
Пока мы настойчиво и занятно храпим,
Город, как океанский утес, малолюден.
Господи, этот Иершалаим
Должен лежать для меня на блюде.
...Знаю: где-то, в одном окне,
мужчина вытирает
со лба
испарину –
Он только что видел меня во сне,
В вымороке,
                     в бреду,
                              в угаре.

...В стекло – тоненькой инженю –
С той стороны (“бом-м-м!”) –
нагая, завернутая в простыню,
Осень уперлась лбом.
Плавает солнце, как в киселе –
худой поминальный блин.
И тщедушная тень аллей
Убрана в нафталин.
Здесь рыщут сутками напролет
(Бойся и не дыши)
Взятые воздухом в оборот
Голые малыши.
(Над гражданами,
собравшими скарб в портфель,
отъевшими наскоро
сизый кусок бутерброда,
нежность осеннего неба, точно дефект,
поражающий их деловой зародыш.
Они стремятся рассеять этот эффект,
Погружаясь
в менеджмент, маркетинг и мерчендайзинг.
А на серебряных облаках, будто бы
на
огромной софе
ангелы устраивают ветреный дансинг.)

ДЕНЬ. ОБЕДЕННАЯ ТОЛЧЕЯ
Все это про любовь тоже.
Но, кажется, скоро мне будет
трудно дышать.
Это к середине дня – мороз по коже,
огромная и
кровожадная
вша.
Лирическая картина,
Но как сыро –
цыпленок, захлебывающийся
В яичном белке.
Я чувствую это,
с сотворения мира,
к которому прихожу, вроде бы,
налегке.

...Солнце-желток, тонущий в воздухе,
пробегающий сквозь пальцы и офисы, днем
лечит одиночество у...
(клерков, бальзаковских нимф, писателей, прощелыг,
аккуратных мальчиков без определенных занятий, бандитов,
у ритм-секции симфонического оркестра,
девушек президентов, автолюбителей, киноманов
и прочих...)

Но, вклеенные в автобусы и автомобили,
поставленные впритык, сердце-к-сердцу и бровь-в-бровь,
незнакомые граждане маются в телах, как в кабинах
пустого метро.

Это одиночество

бормочет и трогает за подмышки.
И только счастливчик,
обмахиваясь газетой и прогрызая глазами пол, едет,
едет, едет, едет...
И где-то в конце пути начинает страдать одышкой,
и на условленное место идет
как
слепой.
Он ощупью угадывает лицо и на все согласен,
и говорить не может, поскольку не вспомнит гласных.