Андрей КАНАВЩИКОВ
РАСФОКУСИРОВКА
Перечитывал “Юдаизм” Василия Васильевича Розанова. В очередной
раз наткнулся на всегда меня потрясающий кусок про микву. Странное чувство
омерзения, стыда за чужие несуразности и в то же время ощущение какой-то
непреодолимой, фатальной логики:
“Едва ли вы, русские, – рассказывает Цейхенштейн (и согласно с ним Литвин),
– имеете понятие об еврейской знаменитой микве, составляющей религиозную
необходимость, как для мужчин по пятницам и другим канунам годовых праздников,
так и для женщин после ныды, т.е. после периода месячного очищения, без
которой – этой пресловутой миквы – муж не вправе приближаться к жене для
сношений...”. Следовательно, мы микву прямо можем рассматривать, как очищающее
и разрешающее сношение омовение, или, пожалуй, – как освящение водою на
сношения. <...> Так называемая миква – это купальня... В вырытую
глубоко в земле квадратную яму, длиной и шириной саженей 4-5, опущен на
железных цепях деревянный ящик, размером немного меньше самой ямы, так
что этот ящик, пол которого продырявлен для набирания в себя подпочвенной
колодезной воды, крепко стоит на своём месте, едва заметно качаясь. Дабы
купальщикам и купальщицам было удобно мыться и в холодное время, в помещении
над купальней устроена печь, в которую вмазан большой, объемистый, чугунный
котёл, из которого посредством одной или двух труб впускается в купальню,
по мере надобности, горячая, кипящая вода. К ней, самой купальне, сверху
идет узенькая лестница, ступеней в 15-20, – вот, в сущности, все устройство
этой миквы, о которой не стоило бы говорить, если бы не вот что:
“Суть дела в том, что от этой купальни несет такое нестерпимое зловоние,
что непривычному человеку не только что мыться в ней, – мимо идти нельзя,
не зажавши рот и нос. <...> Происходит же это зловоние оттого, что
в купальне, в одну пятницу, перебывают тысячи человек; и весь этот люд,
каждый особо, оставляет там накопленный на его теле в течение недели грязный
вонючий пот. <...> Несмотря на все это, т.е. на ужасное зловоние,
евреи с особым наслаждением моются в этой микве, окунувшись с головой
по несколько раз в омерзительной влаге, произнося каждый по несколько
раз с особым чувством и расстановкой – леховед шабес, т.е. в честь субботы.
Мало того, они, блаженные евреи, после себя, перед сумерками, посылают
туда своих жён, чтобы они поочистились...” <...>
Литвин добавляет, что в резервуаре этом вода... не переменяется по нескольку
месяцев... <...> Но что же делает воду “святою”? Почвенность ее?
но ее разбавляют горячею водою, уже, очевидно, не почвенною. Самые погружения
ее и освящают (наша гипотеза), они создают священство воды: и здесь разгадка,
зачем ее несколько месяцев не меняют, пока она не становится почти липкою
и совершенно более неудобною для погружения...”
И почти одновременно с томиком Розанова на глаза попались заметки про
общину американского ученого Лоутона, которая существовала в США в 30-е
годы прошлого века на границе с Мексикой. Психолог Принстонского
университета Джордж Лоутон выдвинул гипотезу соответствия внешнего и внутреннего
мира людей. Нечто в стиле “Портрета Дориана Грея”: совершающий уродливые
поступки уродлив и внешне, а красота лица является следствием духовной
красоты. Община при лаборатории Лоутона процветала. Красавцы и красавицы
с идеальной генетической составляющей жили в мире, счастье и гармонии,
рожали красивых и здоровых детей. Но идиллия продлилась недолго. Раздались
крики о “расизме”, “фашизме”, членов общины Лоутона люди, не попавшие
в неё, убивали, уродовали, насиловали, наконец, натравили на “человеконенавистническое
логово” полицию, которая и довершила погром.
Казалось бы, в чём связь? Иудейская миква и какая-то маловразумительная
американская утопия. Купание в липкой воде и одно из многих практических
проявлений моды, расцвёвшей на волне увлечения евгеникой и генетикой.
Впрочем, всё это об одном и том же. Два очередных произвольных примера
на глобальную тему: что же в человеке есть его личного, а что ему до конца
не принадлежит. И насколько отдельный человек вправе говорить о своей
самодостаточности, без определённой национальной идентификации, без некоей
внешней оправданности усилий.
Иудеи рвались в свою микву, хоть грязную, хоть липкую потому, что посредством
неё индивиды физически сообщались между собой, происходил телесный, биологический
контакт тысяч отдельных людей. Нация вырабатывала здесь свой идеал единения
– через религию и дальше – вплоть к осознанию всех вместе как одной большой
семьи. Здесь же происходило биологическое взаимопроникновение различного
человеческого материала друг в друга. Мы обмениваемся своим “я”, энергетикой,
своими болезнями или здоровьем даже в толкучке метро, даже в магазине,
библиотеке, даже на улице, а чего уж говорить о ситуации, когда этот обмен
идёт напрямую от тела к телу, когда вода выступает простым посредником,
накапливающем тонкую информацию от различных телесных структур.
Иудеи в микве как бы перемешивались в одно большое тело. Ну, а там, где
едино тело, там едина и душа, поскольку два этих понятия неразделимы.
Так и единая жизнь в общине Лоутона вовсе не была лишена своей разумной
составляющей. Это ведь ни для кого не секрет, что существуют целые династии
преступников и вырожденцев. Например, казнённый в 2000 году в Техасе за
двойное убийство Уильям Джонсон не просто вырос в семье потомственных
уголовников, в тюрьме неоднократно сидел его старший брат, племянники,
а сестра промышляла ремеслом навод
Скачать полный текст в формате RTF