<< |
|
не рассказывать. Но как утаить поющую скрипку? Поначалу мне
даже импонировало, что со мной водит дружбу капитан-особист, но эта дружба
продолжалась ровно столько, сколько капитан был во хмелю, трезвый он даже
не смотрел в мою сторону. Я, конечно, не собирался бравировать нашими
отношениями, но с каждым разом мне становилось все обидней, что из солдата
я превращаюсь в крепостного музыканта, и это меня сильно угнетало. Все
наши разговоры с пьяным капитаном сводились к одному: как после войны
мы вместе с ним будем поднимать военную самодеятельность.
Как-то под большим секретом капитан сказал, что его должны перевести в
Москву и место в ансамбле песни и пляски имени Александрова мне обеспечено,
только он требовал подтянуть политучебу, там с этим строго, и не залетать
по пьянке. Выпить, конечно, можно, но только со своим капитаном. Однажды,
измученный “пунктиком” крепостного музыканта, я, приняв для храбрости,
заявился в кабинет особиста и высказал ему все, что у меня накипело. В
конце своей пламенной речи я картинно влепил начальнику особого отдела
увесистую пощечину. Примчавший неведомо откуда старшина тут же определил
меня на десять суток за пьянство.
После моего освобождения капитана в части не было. Он погиб в небе над
Касивабара.
Как-то вечером, после вечерний поверки, к моей кровати подошел старшина,
присел и долго молчал, потом бережно протянул завернутую в простыню скрипку.
– Жалел он тебя, чижик, все боялся, кабы самураи не грохнули тебя в последние
дни войны. Солдат он, говорит, маленький, а музыкант – большой, талант
сберечь надобно, как нам после войны без песен.... Если японцы скоро не
капитулируют, приказал оформить тебе еще десять суток... да ладно, ты
нормальный боец, и стреляешь отлично, и с парашюта...
На дне футляра лежали старенькие ноты скрипичного концерта Мендельсона
с надписью на титульном листе: “Музыка сильнее смерти”.
Наши войска в первых числах сентября заняли южный Сахалин и Курильские
острова. Япония подписала акт о безоговорочной капитуляции. Война закончилась.
Красное знамя Победы над Императорским дворцом в Токио я так и не водрузил.
г. Люберцы, Московская область
|
|
Анастасия ЗУБАРЕВА
ПОЗДНО ВЕЧЕРОМ
Поздно вечером, когда фонари горят только по левой стороне
улицы, я сажусь к окну и начинаю ждать твоего звонка. Я смотрю сквозь
стекло, на одноглазый проспект, и это обязательное условие. Моё терпение
подобно ангелу, и это единственное, что в моём характере ему подобно.
Днём я молюсь святым электрикам, чтобы они зажигали фонари только на одной
стороне, потому что это тоже условие, а иначе ты мне не позвонишь.
Телефон прокричит всего один раз, но за это время я должна буду успеть.
Вместо привычного “алло” молча улыбнусь и потрусь щекой о краешек трубки,
как мурлыкающая кошка трется об угол стола, когда её некому погладить.
А той, которая всегда живёт внутри меня, вдруг станет нечем дышать от
осознания того, что она сейчас услышит звук твоего голоса. А у меня пронесется
перед глазами целая жизнь.
Потом мы будем говорить. Ты расскажешь мне... да какая разница, о чём
ты мне расскажешь, ведь я в это время буду думать о том, что хотела сказать
тебе что-то очень важное, но никак не смогу вспомнить, что. Я буду мучиться
весь разговор, но это ничуть не помешает нашей беседе. Мы будем смеяться
оттого, что наши слова светятся в темноте и постоянно меняют оттенок.
Будем радоваться тому, что этого не видит никто, кроме нас, потому что
все уже спят или ещё не вернулись с работы.
А потом ты вдруг замолчишь, и я пойму, что пора. Мы попрощаемся легко
и без сожаления, как будто можем болтать каждый день, хотя никто из нас
не знает, когда мы услышимся снова. Когда я положу трубку на рычаг, моя
улыбка уже не будет такой же, как в начале разговора. А потом буду долго
сидеть, ни о чём ни думая и не зажигая света.
И тогда я вспомню, что хотела сказать, что люблю тебя.
г. Красноярск
|
>> |