* * *
Я ждала, как мессию ждут, от природы
Того, чего в ней от природы нет,
Я желала, чтоб твёрдыми были воды,
И тьма источала свет.
Я хотела, чтоб в стужу цвели левкои.
Чтоб зверь не бродил в крови,
Я требовала от бури покоя
И от человека любви,
Справедливости я ожидала от Бога,
И радости от бытия...

Но сказал мне голос: не слишком ли много
Желаешь ты, дщерь моя?
Но сказал мне голос: молитвам внемли,
Никто не просит того,
Чего не родят все на свете земли,
В природе не сыщешь чего.
Уймись! Всё будет лишь так, как было
Смиреньем себя укрась,
Забудь о том, что пылало и стыло,
Religio – значит связь:
Не выдернуть нитку из трикотажа,
Чтоб целым остался он,
И этот закон, как алмазу сажа,
Нам дан до конца времен.

Я знаю много законов мира,
Учила их наизусть,
Я с ними смирилась, бунтарка, задира,
А нынче: ну, здравствуй, грусть...
И все-таки вера осталась в чудо,
В его неприступный нрав.
Не этого ль чуда жаждал Иуда?
И был, как известно, неправ...

* * *
Две птицы хищных – жалость и желанье,
Две гарпии, что вьются неустанно
Над теменем и требуют к закланью
Что там – ягнёнка, жирного барана:
Живую душу, раздирая в клочья
Вещей порядок, по обыкновенью,
Являя миру то, что в многоточье
Таилось, притворяясь блажью, ленью...

Две хищных птицы – жалость и желанье,
Два ужаса, нависшие над миром,
Две страсти, два безудержных метанья,
Две раны, не срастаемые жиром.
Что с вами делать? И куда деваться
Под цепким клювом и под зорким взглядом?
До смерти с вами, видно, не расстаться,
Питаясь – с отвращеньем! – вашим ядом.

* * *
Полюбишь голос мой, и всю мою повадку,
И каждую мою счастливую любовь.
Сам знаешь наперёд, как это всё несладко.
Что делать? К испытаньям душу приготовь.

Усилье нам дано, как говорил Петрарка,
Усилье нам дано, как ласточке крыло.
Не уклонись, смотри, от божьего подарка,
Чтобы не клясть потом судьбу – не повезло.

Как выдержать любовь? Трудна! Невыносима!
Накатит и сомнёт – ни охнуть, ни вздохнуть.
И памяти она, что флотскому Цусима,
Но без неё бессмыслен и непрочен путь.

Вновь манит и зовёт, меняя очертанья,
И на последней самой взлётной полосе
Увидишь сквозь туман и вечности мерцанье
Лишь лыжи в декабре и бантик мой в косе.

* * *
Куда ушла любовь? Какие кущи ей
Милей раздольного земного обитанья?
И где, в каких садах, антоновка вкусней,
Заливистей и слаще соловей,
Прерывистей горячее дыханье?

Зачем покинула, враз унеся с собой
Преображённый мир, надежный, как страховка?
Рожком прикинулся печальник, друг, гобой,
И случай наш, как встарь, привиделся судьбой,
И почва дрогнула – у всех своя сноровка.

Куда ушла любовь? Вернётся ли? Ответ
Кто даст тебе? Тащи свой крест,
что грум поклажу.
И не ропщи в слезах, коль этот белый свет,
Хранит от алчных глаз мерцающий секрет,
И не даёт сыскать бесценную пропажу.

* * *
И картина мира, косо висящая на гвозде,
Пересмотра требует с внесением
сущностных правок
Здесь и далее, то есть, похоже, всегда и везде,
Невзирая на отсутствие явных ошибок
и грубых помарок.

Снова карта Борхеса накрывает нас с головой –
В ней масштаб один к одному,
значит, терпи, дружище,
Топографический этот тотальный конвой,
Оставляющий от жизни бумажное пепелище,

Шелестящее смыслами на временном
осеннем ветру,
Будто древнее, как сотворение мира, древо,