Ребят всех в армию забрали, фулиганов, безобразников, с которыми сладу нет (забрали всех, кроме Витьки, о чудесном исцелении которого я на многие годы намертво, словно стерлось, забыл: Витька с 29 года, наш год и предшествующий не брали). Голубчиков, актуальных, неистовых участников Мистерии враз, в первые же дни забрили; они угодили в самое пекло, в самый что ни на есть е...истос, жарко было: их, костромские две роты, необученные, бросили в прорыв под Вязьмой, они пролили кровь за Русь, кровь горячую, как сперма (39° – от трения), кровь молодую, никто ведь из них, по достоверным сведениям, не вернулся с фронта в загадочное, благословенное, осиянное, мифологическое Качалово, родненькие вы мои, сердечные, я вас уразумеваю, болею, страдаю за вас, молюсь, никто из вас так и не познал божественной сладости женщины; проклятая, воображаемая Дунька Кулакова на Плешке – не в счет. Где вы, ребята, с двадцатого, мальчики с двадцать четвертого (Панченко)? О них звонил колокол устами моей бабушки, зря надеются их бедные матери (слезы бедных матерей – глаза все выплакали), не в плену качаловские парни, не лежали они со мной на верхних нарах на комендантском ОЛПе, в “похоронках” абсолютная правда: погиб смертью храбрых, такие, как Бедуин, в плен не сдаются: кремень, воин, Ослабя! Похоть удальства (вспомним Пушкина: А мой Пугач, казак простой, / В передовом твоем отряде / Наездник был бы он лихой)! Там, на рати (не хвастай, молодец, идучи на рати), такие разудалые сорвиголовы, как он, котируются на вес золота. На них, на упорной, бесшабашной удали молодецкой, на бесстрашной самости и усии, Русь стоит. Следует крепко помнить, Россия сильна и жива Костромой, провинцией, провинциальным корнем (Пастернак, Солженицын, писатели-деревенщики). А в 43 году ослепительно просиял на нарах от голодного поноса мой преподобный дед, филадельфиец – то было в лагере под Ярославлем; год – 43: шла война...

г. Москва

ДиН память

Борис РЫЖИЙ

МУЗЕ

Напялим черный фрак
и тросточку возьмем –
постукивая так,
по городу пойдем.
Где нищие, жлобьё,
безумцы и рвачи –
сокровище мое,
стучи, стучи, стучи.
Стучи, моя тоска,
стучи, моя печаль,
у сердца, у виска
за всё, чего мне жаль.
За всех, кто умирал
в удушливой глуши,
за всех, кто не отдал
за эту жизнь души.
Среди фуфаек, роб
и всяческих спецух
стучи сильнее, чтоб
окреп великий слух.
Заглянем на базар
и в ресторан зайдем –
сжирайте свой навар,
мы дар свой не сожрем.
Мы будем битый час
слоняться взад-вперед.
...И бабочка у нас
на горле оживёт...

1996, март

* * *
Включили новое кино,
и началась иная пьянка.
Но все равно, но все равно
то там, то здесь звучит “Таганка”.
Что Ариосто или Дант?
Я человек того покроя,
я твой навеки арестант
и всё такое, всё такое...