в больницу. Там он и скончался от большой кровопотери.
Так на пятерыжском кладбище – правда, в разных его концах, – с разницей
всего в один день появились две свежие могилы, усыпанные цветами и заваленные
венками с траурными лентами...
ЕРШ ИВАНОВИЧ
В райцентре, где я начинал работать в газете, одну из не очень
невысоких, но вполне заметных должностей занимал человек (назовем его
Григорием Ивановичем) с неожиданным прозвищем Ерш Иванович. В глаза-то
его называли, как и полагается, по имени-отчеству, а за глаза – Ерш да
Ерш. Вот обстоятельства, при которых он заработал это, как говорят в определенных
кругах, “погоняло”. В начале зимы, когда еще не так холодно, но Иртыш
уже скован льдом и припорошен снегом, на подпуска хорошо ловится налим.
Подпуск – это кусок толстой лески, закрепленный на середине небольшой
палки, с большим самодельным крючком, обычно изготовленным из велосипедной
спицы. На этот крючок цепляется живец – ерш (потому что очень живучий
и крепкий), подпуск опускается в прорубь, палка кладется поперек проруби.
Все это дело присыпается снегом и оставляется на ночь. А утром подпуска
(обычно каждый рыбак устанавливает их до десятка и более) проверяют и
непременно обнаруживают почти на всех крючках совершенно не сопротивляющихся
крупных, весом от килограмма и более, страховидных налимов, заглотивших
ершей и лениво их переваривающих.
В ту зиму несколько рыбаков, ставивших подпуска за десяток километров
от райцентра, вдруг время от времени стали оставаться без улова: свои
пустые снасти они обнаруживали валяющимися у прорубей. Следы показывали,
что любитель поживиться за чужой счет приезжает сюда на мотоцикле “Урал”
с коляской. “Ах ты, гад! – сказали разозленные рыбаки. – Ну, погоди...”
Они устроили засаду и подловили воришку. Им и оказался тот самый Григорий
Иванович – мужики даже не поверили своим глазам. Но это был он, небольшой,
но все же заметный начальник. Это еще больше разозлило мужиков. Наиболее
горячий из них даже предложил расширить пешней одну из ограбленных лунок
и “отправить гниду под лед – знакомиться с налимами поближе”. Григорий
Иванович смертельно перепугался – самосуд в этом безлюдном месте, да еще
ранним утром, все равно бы никто не увидел, – упал на колени и умолял
не топить его.
– Я плавать не умею! – причитал он, пытаясь разжалобить суровых рыбаков
– как будто умение плавать пригодилось бы ему подо льдом. – Отпустите,
товарищи, я больше не буду, честное партийное слово!
– Ну, если партийное, тогда, конечно, – переглянулись мужики. – Но урок
мы тебе все же зададим. А ну, сымай штаны!”
Григорий Иванович подумал, что его хотят отхлестать ремнем как нашкодившего
пацана, вздохнул и покорно спустил ватные брюки – все лучше, чем путешествовать
подо льдом с выпученными глазами и немо разинутым ртом. Но шлепать по
заднице его никто не стал. Мужики выбрали из садка самого ершистого ерша,
нагнули Григория Ивановича и... загнали ему в организм эту колючую рыбу
скользкой наружности
головой вперед. Лучше бы они его утопили. Григорий Иванович все десять километров ехал в райцентр на “Урале” стоя и все десять километров визжал. Хорошо, хирург районной больницы оказался на месте. Он-то, тихо матерясь, и извлек из деликатного места пострадавшего еще живую рыбу. А Григорий Иванович с тех пор стал зваться Ершом Ивановичем. И еще – он больше терпеть не мог налимов. Ни в каком виде.
ЕДИНСТВЕННЫЙ
Он – единственный ребенок. Способный, симпатичный и абсолютно
домашний мальчик. Мать в нем души не чает и очень хочет, чтобы ее сын
“соответствовал”. И сын старается. Поступил в университет и закончил его.
С компьютером на “ты”. Не пьет и не курит, по ночам нигде не шляется,
очень серьезный, всегда аккуратно причесанный, застегнутый на все пуговицы.
При разговоре, интеллигентно поблескивая очками, тщательно подбирает слова,
чтобы избежать жаргонизмов, просторечья, поэтому часто “мекает”, подбирая
литературные фразы, обороты. На работу его взяли тут же после университета,
причем – сразу заместителем директора какой-то небольшой хитрой федеральной
конторы, обрабатывающей и поставляющей в центр геологическую информацию.
Мать смотрит на него влюбленными глазами, когда он, тщательно причесанный,
отутюженный, в начищенной обуви уходит на работу. Перестала спать, когда
над сыном нависла угроза призыва в армию (пока учился – действовала отсрочка):
“Не отдам!” Заставила его поступить в аспирантуру, и военкомат дал очередную
отсрочку. Мать успокоилась. У сына – первый заслуженный трудовой отпуск.
С Крайнего Севера он поехал на юг Казахстана, к бабушке с дедушкой, также
страшно обожающих внука – он и у них единственный. На пару дней остановился
у дядьки в Алма-Ате, бывшего правительственного ответработника. Он еще
только переступил порог алмаатинской квартиры, а мать, уже вычислив время,
звонит ему и, любовно дыша в трубку, спрашивает:
– Сынок, как ты себя чувствуешь, ничего не болит?
Видимо, там, в Алма-Ате, рядом с племянником стоит дядька, человек умный
и насмешливый. И сын, стараясь не ударить перед ним в грязь лицом – аспирант,
как-никак, – каким-то чужим голосом докладывает матери:
– Процесс адаптации организма после длительного перелета протекает нормально.
– Вот козел! – восхищенно говорит мама, положив трубку...
п. Тура