лая тетенька со злым лицом. Наряд её по прежнему зелен. Она чересчур стройна, платье до пят облегает её фигуру, на голове её высокая заостренная шляпа, которая делает её еще длиннее. Она на меня ехидно смотрит и тянет к моему лицу свои костлявые пальцы. Я начинаю пятиться, в груди и висках усиливается бой. Меня осеняет, что пришла моя очередь прятаться, и я быстро убегаю. Но, несмотря на свое узкое платье, она бегает гораздо быстрее меня. Я замечаю стул, залезаю на него, а далее на шкаф, в надежде, что от туда меня не достать. Я сам поражаюсь своей ловкости и стремительности. И вот я наблюдаю свою преследовательницу с порядочной высоты. Но неожиданно она начинает удлиняться и почти достает своей дурацкой шляпой до потолка и опять тянет ко мне свои руки. И тут я смекаю, что раз она такая длинная, то мне следует спрятаться как можно ниже, до куда она не сможет нагнуться и не достанет меня. В мгновение ока спрыгиваю на пол и заползаю под кровать. Несколько секунд покоя позволяют отдышаться. Но тут под кровать заглядывает толстая приплюснутая рожа всё с теми же ехидными глазками, в приплюснутой зеленой шляпке. И вновь приближается рука в зеленом рукаве теперь уже с пухлыми кривыми пальцами. До меня доходит, что эта тетенька уменьшилась и превратилась в противную жирную коротышку.
– От меня не спрячешься... – шепчет она...

г. Новокузнецк

ДиН память

Владимир ПЛАМЕНЕВСКИЙ

НА РОДИНЕ

О, снова первый вздох в отчизне,
Вот так! – протяжней, со слезой! –
Чуть-чуть из Крейцера, из жизни,
Где всё повенчано с лозой –

Где выжимка из ожиданий
Судьбы, и чуда, и чудес,
И жертвы, и любви, и дани,
И дали, спущенной с небес, –

Где речь летит напропалую,
Теряя точки и тире,
Где в губы я прибой целую,
И к кипарисовой коре

Счастливо жмусь.
Но на рассвете
Я вздрагиваю каждый раз:
Таблица умноженья смерти
Опять открыта напоказ.

* * *

Собака залает в распадке, откликнется ворон
И мы не устанем восходу опять поражаться
И станет понятно, что люк в это небо отворен
Но пахнет земля и зовет к ней навеки прижаться!

Когда полетим мы по этой трубе поднебесной,
Простивши друг друга
и за руки взявшись навечно,
Мы вспомним, заплакав,
о нашей прародине тесной,
О всей этой мелочи, чудной такой, человечной...

И хочется трогать перила точеные, грядку,
Кувшин керамический, лестницу,
шланг под напором, –
И хочется мир перечислить в тетрадь по порядку
Пред тем, как проститься с байкальским
и крымским простором! –

Хотя бы барокко иркутского свет
(с флорентийским размахом!),
Хотя бы Италию (крупно, с ангарскою мощью!)
И степь (мастихином) –
с крутым симферопольским маком,
И тот известняк Инкерманский –
(сухою ладонью на ощупь)...

Прощайте, прощайте,
калитка вселенной открыта,
Как жалко, как грустно,
как хочется крикнуть до встречи!
И только Байкал, как осколок лежит лазурита
И длинное – О! – как осколок законченной речи.