Элла ФОНЯКОВА
СОПРЕДЕЛЬНОСТЬ
Именно теперь, когда распалось Великое пространство, и от него, как от ледяной глыбы по весне, стали откалываться куски, мне показалось, что стоит написать эту повесть. Я посвящаю ее светлой памяти своей бабушки Марты-Амалии Готлибовны Винегер-Эттик.
МАММА
Первое слово, которое, по рассказам старших, произнесла Рита
было “мамма”. Не мама, а именно – мамма. И относилось оно вовсе не к матери,
а к бабушке Марте-Амалии, которая была латышкой. Поэтому все, что целыми
днями произносилось возле зарешеченной детской кроватки, или над коляской,
именуемой в те, уже весьма далекие времена, “мальпостом”, звучало, в основном,
на латышском языке. Настоящая, молодая мама чаще всего отсутствовала:
училась в консерватории, на вечерних курсах немецкого языка – и вообще
пропадала с утра до ночи, как, впрочем, и ритин папа. Внучек – а в семье
их вскоре стало две – пестовала бабушка. И все в доме именовали ее на
латышский манер “маммой”. Остальные в семье называли друг друга просто
по именам. Ритину маму – Элизой, ритиного папу – Володей, двух других
дочерей Марты-Амалии – среднюю и младшую – Ирмой и Зелмой.
Собственно, ритино имя было Рута. Но, поскольку семья уже очень давно
жила в Ленинграде и почти совсем обрусела, Рута превратилась в Риту. То
есть, в метрике, а впоследстви и по паспорту она была попрежнему Рутой.
Рута Владимировна. Ну, а в семье и в школе – Рита.
Дома преимущественно общались по-русски. Однако Марта-Амалия свой родной
язык хранила. Он был красивым, напевным, его интонанации и слова пластично
вплетались в славянскую речь.
Утром, когда взрослые убегали по своим делам, наступало бабушкино время.
И все ласковые прозвища, назидания, сказки и шутки звучали тогда только
по-латышски. Девочки понимали мамму. Двуязычие для Риты и ее двоюродной
сестренки Эммы от самого рождения было естественным, как дыхание.
“ЛИКТЕНИС”
Так, написанное русскими буквами, выглядит латышское слово
“судьба”. С ударением на первом слоге, как, впрочем, и в большинстве слов
латышского языка.
Судьба семьи, где появились на свет Рита и Эмма, определялась всеми историческими
сложностями двадцатого века. Но заглянем ненадолго и в век девятнадцатый.
...Утро занималось холодным, предзимним. По перрону вокзала стлался паровозный
дым. С крутых вагонных ступенек легко спрыгнула, закутанная в большой
клетчатый платок, девушка. Поклажа ее была невелика: холщовый мешочек,
стянутый шнурком, и корзинка со съестными припасами: овальным караваем
черного хлеба, бутылью молока и куском желтого деревенского
сыра с тмином.
В морозном тумане девушка старалась разглядеть встречающих. Они появились
– два высоких молодых парня, одетых опрятно, по-городскому. Это были ее
старший брат и его товарищ. Два латыша, уже успевших найти в Петербурге
работу и немного тут обжиться. Девушка тоже приехала на заработки. Дома,
в Латвии, на хуторе под небольшим городком Алуксне, большая семья сельского
кузнеца, где было одиннадцать ртов, жила впроголодь.
Не будем вдаваться в подробности. Службу девушка вскоре нашла: нанялась
“на приборку” в женскую гимназию на Васильевском острове. Никакого труда
она не боялась – с пяти лет дома пасла скот. Умела шить, вязать, стряпать,
полоть, косить траву, жать, пилить дрова, ткать льняное полотно, доить
коров, а также – после двух классов церковно-приходской школы – читать
и писать. Через месяц Марта-Амалия уже понимала по-русски, через три –
могла говорить. Затем, если сказать по-нынешнему, она “повысила свою квалификацию”:
из уборщицы стала горничной в приличном доме. И ей даже удавалось откладывать
немного денег на будущую свадьбу. Да, да, с тем самым товарищем старшего
брата, который встречал ее на тогда на вокзале. Звали его Эдвардс. К тому
времени он уже трудился на заводе фирмы “Симменс и Гальске”, и у него
имелись перспективы из рядового монтера возвыситься до мастера цеха: то
есть, перейти в разряд рабочей аристократии.
Слову “ликтенис”, пожалуй, более чем русскому “судьба”, присущ оттенок
фатальности. Судьбу можно переломить, ее можно избежать, повернуть. А
“ликтенис” – это нечто жестко предопределенное свыше, неотвратимое, чему
уже невозможно противиться.
Именно так семья, о которой ведется рассказ, воспринимала все, что ей
пришлось потом испытать...
А жизнь начиналась счастливо! Марта и Эдвардс растили трех умниц-дочерей,
обставляли новую, удобную четырехкомнатную квартиру по соседству с фирмой,
ставшей впоследствии заводом имени Козицкого. Любили латышские и русские
песни, прогуливались над Малой Невой, протекавшей неподалеку, в сочельник
наряжали елку, а по воскресеньям обязательно, всей семьей, пешком ходили
в лютеранскую церковь.
Революционные бури встретили без всякого страха – чего им, трудовым людям,
было бояться? В годы Гражданской войны и разрухи отогревали детей на теплой
кухонной плите, варили похлебку из чего придется, грызли сухари, воблу.
Но в грех уныния не впадали. Когда все более или менее устоялось, перекроившись
Скачать полный текст в формате RTF