Ты родился и жил в этом мире засаленном,
И работал в НИИ Москвы или Винницы
Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина-
Гитлера-Гиммлера-Мюллера-Штирлица.

Ослабляя свою неуемную прыть,
Ты присел на дороге из хаоса в лень.
Только жаль, что почти разучился любить,
Говорить. И читать. И отбрасывать тень.

* * *

Выхожу один я на дорогу,
На простой провинциальный тракт,
Где любая трещина убога,
Что уже вполне известный факт.

Тут романтика российского прованса:
Отощавшие коровы за рекой,
За коровами – початое пространство,
Закрома страны моей родной.

Это днем. А ночью только темень,
Горизонт, Полярная звезда,
Но я знаю: есть шаги и время,
И за лесом где-то поезда.

Если так идти во тьме промозглой,
От холодной сырости сопя,
То я должен рано или поздно
На дороге повстречать себя.

И с собою выпью я немного,
И я буду спрашивать опять:
“Что ты делаешь на этой вот дороге?” –
И не буду знать, что отвечать.

Мой попутчик будет многословен,
Скажет правду о моей судьбе,
И я буду только хмурить брови,
Так как трудно спорить о себе.

А когда с пурпурными перстами
Встанет Эос, обагрив восток,
То увижу я прозревшими глазами,
Что попутчик – местный мужичок.

Он небрит, и изо рта воняет,
Говорит с похмельной хрипотцой.
“Где Итака-то, отец?” – “Да бес их знает,
Хде-то тут...” – и машет головой.

* * *

Из окна своей квартиры
Он глядит в большой бинокль
На шестой этаж высотки,
Находящейся напротив.

Видит там, в окне горящем,
За прозрачной занавеской:
Страстно женщину целует
Молодой брюнет с усами.

Тот брюнет уж без рубашки,
Дама поднимает платье,
Вот она снимает туфли,
И колготки с ног слетают;

На щеках ее румянец,
Пальцы прыгают по телу –
Вот, что видит он в бинокль
Вечером в окне горящем.

Он отнюдь не извращенец,
И лицом суровым смотрит,
Потому что он – пожарный
И следит, чтоб не горело.

* * *

Мне кажется, завтра дядя Вася –
Маляр, дворник и сторож немного –
Выйдет в подштанниках небо красить
В майке и шлепанцах на босу ногу,

Выкрасит небо желтою краской,
Утвержденной Минздравом и номером ГОСТа,
Вытрет пыль с бутафорской лаской,
Поправит картонные месяц и звезды

И уйдет, напевая о мирном труде,
Направляясь к зеленому тихому морю,
Снимет шлепки свои и пойдет по воде
В нимбе и с крыльями за спиною.

* * *

“Нет, это не мои дети
Вешают в подвалах грязных кошек,
Нет, это не мои внуки
Ходят в пивные, роют траншеи;

Даже те не мои родные,
Кто всякие стихи пишет:
Мне Пастернак не папа, не мама,
Мне Евтушенко вовсе не тетя”, –

Так говорит мой хороший приятель,
Бес бесконечности, мелкий чертик,
Мой Мефистофель, карманный, маленький,
Не находящий свободы нигде:

Ни в тихом омуте, где черти,
Ни в синем небе, где покой, –
А он, убогий, ищет смерти,
Как будто есть исход иной.

г.Москва