Валентин РАСПУТИН

БЫЛИ ЛЮДИ
В НАШЕ ВРЕМЯ!

Валентин Курбатов опять “между прочим” собирает завидный урожай с участка, который не требовал особенного ухода и располагался в дальнем углу его писательского хозяйства, куда хозяин наведывался только от случая к случаю. Но счастливая рука у этого хозяина: что ни воткнет в едва разрыхленную почву, непременно вымахает “овощ” на загляденье. Сначала “с обочины” вышла переписка с Виктором Астафьевым: два близких по духу человека, следуя старинному правилу дружеского общения, просто писали друг другу, не могли не писать обо всем, что происходило в литературе и жизни накануне и в продолжение трагических событий 1980–1990-х годов. Цену они себе, разумеется, знали, но едва ли придавали большое значение своей переписке и, уж, конечно, не думали о книге. Но не могли не замечать они как люди чувствительные и внимательные ко всему, что происходит вокруг, что остаются в числе последних, кто в электронный век не отказался от писательской ручки как орудия своего производства (а Виктор Петрович так и от чернил до последнего дня не отказался) и не изменил дружескому общению с помощью почтового конверта. Наступают времена окончательного и великого прощания с окружавшими человека, и в особенности творческого человека, мелочами быта, орудиями профессионального труда, предметами личного уюта, – всего того, что необъяснимо поднимает настроение и располагает к работе. Ах, как много великие люди зависели от мелочей! Это же были атомы и молекулы их творческого естества, “рычажки”, запускающие в действие мозговой аппарат, едва уловимые сигналы поощрения или, напротив, тревоги. Нет, не будь во все предшествующие века и до самого последнего времени у писателя этого царства пустяков, не было бы и литературы, которой мы гордимся и которая ни в какое сравнение не идет с продукцией, как из доменной печи, добываемой из компьютера.
Двадцать восемь лет продолжалась переписка между Виктором Астафьевым и Валентином Курбатовым. Осенью 2001 года Виктора Петровича не стало. И тогда высмотрелось, что письма-то эти имеют не один только частный, но и общественный интерес, что личного в них меньше, чем общезначимого, да и личное в те буйные годы у людей такого ранга не спрячешь. Можно было, конечно, не торопиться с публикацией, чтобы дать остыть некоторым горячим высказываниям и некоторым убеждениям дать отстояться во времени, да само время сейчас и подгоняет, уплотняясь и напрягаясь как никогда; годы, будто волны в бурю, с нахлестом перемахивают друг через друга без всякой последовательности, так что и не сказать, где сегодня и где завтра. Поэтому можно понять Валентина Яковлевича, поспешившего, казалось бы, с публикацией переписки: быстро меняются не только вкусы и нравы, но и все больше во внешнюю жизнь переходит человек.
И вот теперь “Подорожник” из того же разряда “между делом”, “между прочим”. Происхождением из легкомысленного занятия брать у известных людей

автографы. Альбомному этому жанру сотни, как не тысячи лет, бессчетное число девичьих душ провели оставленные на их страницах посвящения и памятки сквозь всю жизнь в нежных и отрадных чувствованиях. Тоже недурная служба, и тоже исчезающая. Как не отдать ей дань, как не всмотреться внимательней, что это за страсть такая была, что ею не гнушались ни Пушкин, ни Лермонтов, ни многие иные из великих, и нельзя ли повернуть ее на современный лад и с ее помощью сказать об именитых больше и с такого боку, откуда к ним не принято подходить.
В “Подорожнике” среди многих иных личностей оказался со своим автографом и я. В его воспоминаниях о первых наших встречах двадцатилетней давности не упомянут один эпизод, который мне теперь вспомнился. Несколько дней в ту пору мы с Курбатовым прожили у меня на даче неподалеку от Байкала. Гость мой, встретив в хозяине не слишком болтливого человека (он не преминул это немногословие, свойственное многим сибирякам, превратить в каменное молчание), – словом, гость мой заскучал. Не книжки же читать ехал он за тридевять земель! Но вот вижу: откопал он на свалке старый детский велосипед с одним колесом и давай мараковать, как бы на нем покататься. А далеко ли укатишь на одном колесе?! А не отступается: то под переднее крыло это колесо, то под заднее... А оно все одно. Смотрел-смотрел я на его мучения и полез на чердак, где в хламе валялось еще одно колесо, вдвое больше первого и с выбитыми наполовину спицами. “Вот, – говорю, – оно могло бы быть вторым, но вторым ему не быть, они совершенно разного формата, их в одну тележку впрячь неможно”.
Полдня провозился мой гость и поставил-таки велосипед на два колеса. Получилось нечто вроде цирковой забавы. Но она покатилась. И даже прокатила недалеко своего конструктора.
Так и с альбомом-“подорожником”. Подарили Валентину Яковлевичу не записную книжку и не книгу для записей, а что-то среднее, аккуратное, со вкусом сделанное, как раз под руку, под мелкий его почерк. Не для критических статей, это было бы грубо, а для сердечного, для чего-нибудь такого, что неторопливо можно продолжать всю жизнь. Хоть альбом заводи! Но если только альбом для автографов – мало веса, разнобой, кто в лес, кто по дрова. Вот тогда-то, должно быть, и вспомнил Валентин Яковлевич велосипед на двух неодинаковых колесах, сохраняющий способность к движению. Малое колесо – это функция автографа: каждый из избранников вписывает в блокнот собственноручно, что ему заблагорассудится, а большое колесо, несущее основную нагрузку, –