Евгений ФЕДОРОВ

ПОЭМА О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

(исповедь диссидента)

Сколько себя помню – всегда, с самого раннего, тихого и беспечального детства был влюблен. Я женщин обожал уже с пеленок. Тип женской красоты, волнующий нас, определяется типом матери. Так учат сведущие психоаналитики. Меня больше смущает Шопенгауэр в его “Метафизике половой любви”: каждому определенному мужчине должна лучше всего соответствовать одна определенная женщина, критерием для нас все время является здесь то дитя, которое она должна произвести... Во всех людях, способных к деторождению, гений рода размышляет о грядущем поколении, и это та великая работа, которой неустанно занимается Купидон в своих делах, в своих мечтах и мыслях... ради Соломона, который не мог родиться ни от кого другого, кроме как от Вирсавии в соединении с семенем Давида, Бог и сочетал его с нею, хотя она стала прелюбодейкой, а это противоречило честному и законному супружеству. Нет, ложь: у меня все не так, у меня другая поэма, интереснейшая и прелюбопытнейшая! С Катей я наладился встречаться где-то во второй половине февраля, оттепель, все вокруг говорили о каких-то бурях и выбросах на солнце, даже не рекомендовали выходить на улицу, но для нас, молодежи, не страшны магнитные бури на солнце, нас подстерегают другие бури, опасные: сердечные. Девушка была не в моем вкусе, какая-то вся такая, ярко-рыжая и – веснушки! Ой, забавно, хотелось бы знать, какие волосы у нее на сикеле, неужто интенсивно рыжие, фи, сам себя обрываю, обуздываю, ошпариваю, стыжу, кончай свинство и не будь пошляком, цыц! Держи и в мыслях себя на строгом ошейнике и коротком поводке. Мне семнадцать лет, это самый счастливейший период жизни; я весь во встречах с новыми друзьями и в дерзких странствованиях по книгам и волнующим прогрессивным идеям. Истина была для меня превыше всего! Так я считал. Моя новая знакомая оказалась из семьи, то есть голубых феодальных кровей (червоточинка, гнильца – по линии матери), естественно, а как же могло быть иначе, томик Уайльда лежал у нее в люльке (так однажды она сострила), а если использовать выражение Голсуорси, эта девочка родилась с серебряной ложкой во рту. Мне вообще не приходилось видеть у кого-то из знакомых такую богатую домашнюю библиотеку, можно только позавидовать, здесь было все и еще кое-что; девочка оказалась много начитанней меня и с большим вкусом, она все читала, все знала, обо всем имела понятие. От нее я впервые услышал о шестом чувстве и изысканном жирафе, о прелести примитива, о мезенских прялках, а еще такое услышал, что ощутил себя полным невеждой, нищим духом; а как-то раз она вдохновенно, звенящим голосом произнесла: Уж год, как шляется со мной / Какой-то Марбургский философ, / Мой ум он топит в тьме ночной / Метафизических вопросов. У Кати милая манера речи, щебечет, врожденная смешливость, сыплет пригоршнями слов, тысячи слов в секунду без запятых и точек, мелькают имена: Хлебни

ков, Маяковский, Цветаева. Катя с жаром читает “Куст” Цветаевой! Что нужно кусту от меня? Катя решила ускоренно развить меня, фарширует мои мозги всем таким и эдаким, начала осторожно, издалека, всучила “Харчевню королевы Гусиные Лапы” и “Суждения господина Жерома Куаньяра” А. Франса, я, видите ли, должен насладиться изящными сарказмами этого автора. Затем я срочно глотал “Путешествие на край ночи” Селина. Она усиленно, энергично просвещала меня, простенько и с очаровательной улыбкой сообщила, что Оскар Уайльд был гомосексуалистом. С этой девушкой не соскучишься. Суммирую: я чувствовал себя неотесанным варваром. Охотно признаю, я увлекся Катей. Но – не очень, не потерял голову. Легкий, бездумный флирт, легкое, приятное головокружение, повадился, заскакиваю к ней каждый день, отлично провожу время. Кате, как и мне, семнадцать. Мы еще маленькие. У нас мамы и папы. Семья Кати неблагополучна: ее грассирующая, столбовых, вырождающихся кровей мама тяжело больна, твердый хроник, хвороба, гипертония и что-то с легкими (не рак), неестественно длинношеяя и нечеловечески худа, скелет один, сама смерть, можно подумать, что эта несчастная женщина вышла не то из какого-нибудь там Бухенвальда или Освенцима, не то из Ноева ковчега, доходяга, своим видом внушает жуть, мысль о том, что все мы там будем, а я был впечатлителен, таких худых женщин я еще не видывал, на изможденном, изъеденном болезнью лице, обтянутом тонким немного замутненным пергаментом, заметно, зловеще и неприятно просвечивали темные синеющие кости скул, лишь громадные глаза блестят дико, пугает лихорадочный блеск блуждающих свирепых глаз; она всегда во взвинченном, истерическом состоянии. Дома у них тяжелая атмосфера, нос ваш щекочет оскорбляющей несомненностью запах смерти (тема разработана Хемингуэем). Семейная сага, она повествуется доверительным, завораживающим полушепотом, предварив вздохом: “Папка у меня необыкновенный, я восхищена им”, – в голосе Кати извиняющиеся, грустные исповедальные интонации; затем эдакое загнула, очень странное, что произвело на меня впечатление легкого шока, заговорила, представьте себе, о Шёнберге, видимо, то было в фонетическом, бесстыдном аспекте имени, которого я до этого не слыхивал, эффект неожиданного, резкого удара хлыстом, эффект скабрезной матерщины в устах невинности, ангела, что-то в самом звучании слова, его фонетике, намечалось отталкивающее, неприличное, уродливое, злое, метафорическое (меня бы понял символист Андрей Белый, тонко чувствующий звуковую окраску слова, несущую важную, серьезную тайну, большой дока в этом отношении, читайте “Петербург”, меня бы поддержал Кузьма, уместно вспомнить его, Кузьмы разумеется, замечательный афоризм: Творог тверже тверди); она поспешно растолковывает, поясняет что к чему, муть какая-то, ничего не понимаю, додекафония, двенадцатитоновая система, авангард, а я смущен, робею, испуган, да, так; по своей темноте понял лишь: Шёнберг – композитор, от него без ума ее мама, о нем звонит, его исповедует. Обнаруживается весьма деликатная материя, осторожно сообщается, что мама у нее уникум, с громадными странностями и заскоками, та еще штучка, со всячинкой, с причудами и вывертами, превосходно ругается матом, изощрена в этом, и вообще – уж такой не сахар, совершенный деспот, увлекающаяся Салтычиха, “ра

Скачать полный текст в формате RTF