Как жалко, что уже зарезаны бараны,
Которых ты давно, на радость мне, гонял.

Вот то-то б мы с тобой сейчас попировали,
И на луну повыть нам было б недосуг.
Мы крепкими б еще зубами мясо рвали
И вспомнили с тобой, как мы любили сук.

Мне старый добрый пес покусывает кожу,
Когда б он был не трус, то глотку б прокусил.
Зачем я на него был с юности похожим,
И кто меня тогда на рабство искусил?

ЗЭК

Он полз к реке, неудержим, как камень,
Как недобитый зверь – на водопой.
В фуфайке слева трепетал, как пламень,
И жег его червонец на пропой.

Он по дороге плыл, как лужа крови.
За ним пластом стелился смрадный дым.
Его щетина, костыли и брови
Сразили нас, и ветер стал седым.

Недопалил его корчевщик палом.
Он пал и сброшен в старый буерак.
Зачем он здесь за водку платит налом,
И где его параша и барак?

Он сруб рубил, а получился выруб.
Он влип в живицу, стал ее рабом.
И на него с лесины спрыгнул Ныроб
Тяжелой рысью и застыл горбом.

О нем в тайге скучают волчьи ямы.
Он здесь бельмом нам застит белый свет.
Добейте же его, пока он пьяный!
Нам душно от него и спасу нет!

КАМА С УТРА

Мой мертвый город Пермь не имет срама,
Все терема его сегодня – термы.
Изнурена любовью речка Кама,
Приняв в себя ручьи дерьма и спермы.

Рыдает город, а пустое чрево
Сочится ярым медным купоросом.
На шее, у яремной жилы, слева
Любовь страны горит на нем засосом.

Но Кама черной курицей трясется,
Предчувствуя привычный зуд в клоаке.
Она уже столетье не несется,
И у нее нет знака в Зодиаке.

Увы, она давно уже не дева,
И не жена, уже не блядь, не шлюха.
Все пустыни ее не примут сева,
Она не знает, что она старуха.

А мы о счастье думаем оральном,
Почуяв ветер молодой и майский.
А в проклятом соборе кафедральном
Тихонько дрочит Николай Можайский.

* * *

В ночи мое дыханье сперло,
                            расперло грудь.
Твои слова в башке, как сверла, –
                            все круть, да круть.

Под крышей голуби воркуют,
                            у них маньяк.
Любить сегодня не рискую,
                            я пью коньяк.

Напротив за окном соседка
                            снимает лиф.
Ведь у нее в гостях так редко
                            на час калиф.

Моя подруга, наверно, шлюха,
                            и я в тоске.
Я стал светлее и легче пуха
                            на сквозняке.

Вздымаюсь на чердак и выше
                            сквозь неуют.
О, как поют коты на крыше,
                            о, как поют!

ВОРУЙ, ДУША

Я кочевал у Беломорканала,
Меня крестил Владимирский централ,
Когда душа просила и стонала,
Я кроме яблок ничего не крал.

Меня капо за краденую репу
Бил палкою в немецких лагерях.
Вот потому я и не верю трепу.
Воруй, душа, среди пречистых рях.

В голодный год картошку воровала,
И гнали тебя псы и холуи.
Но и тогда безропотно давала
Все бедное, все прелести свои.

Воруй, душа, воруй хотя бы воздух,
Дыши тайком, хоть это нелегко.
Воруй, дитя, воруй и труд, и отдых,
Воруй, пока до смерти далеко.

Не трусь, душа, больней уже не будет.
Господь простит, так вечно на Руси.
Ты нищая, убьют, но не осудят,
Воруй, душа, но только не проси.

Я КАК ОСЕЛ...

Я как осел, привязанный к забору,
А под ногами камни и говно.
Хозяин мой в харчевне без разбору
Уж сутки пьет и водку и вино.

Стоит жара, кусают злые мухи,
Ярится солнце... Где ж моя слеза?
Но золото зловещей золотухи
Слепит мои печальные глаза.

А на губах уже не крик, а пена.
Я съел траву, что рядышком росла.