Александр АСТРАХАНЦЕВ
РАССКАЗЫ
О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Мне исполнилось тогда восемнадцать, я был студентом и не
знаю, как назвать то, что со мной случилось, но произошло это не в институте,
а в деревне, на уборочной, куда нас ежегодно отправляли на весь сентябрь.
Эка, скажете вы, у кого в восемнадцать не было амуров! – что же, про все
их раззванивать? На каждый чих, как говорится, не наздравствуешься. Истинная
правда, отвечу я – влюбленности переживал и аз грешный, все эти хи-хи-ха-ха
с подружками, танцульки в тесном зале, поцелуйчики, попытки тисканья в
темном углу, – но сам я воспринимал это всего лишь как игру, в которую,
приходит время, играют все, и правилам которой надо подчиняться. Не более
того. Но то, что случилось тогда со мной, все-таки было, смею думать,
настоящим. Во всяком случае, с моей стороны, – за другую сторону не ручаюсь:
слишком еще был юн и душевно слеп... Впрочем, времени прошло достаточно
– можно спокойно выложить карты на стол.
А было так: глухая деревня, убогая, будто вымершая – когда-то, видимо,
большая и цветущая, – угрюмые бревенчатые дома, замшелые тесовые крыши,
слепые окна с тряпьем и фанерой вместо разбитых стекол, глухие заплоты,
крапива выше их, улицы в пахучей ромашке и коровьих лепехах, после захода
солнца – темнота, как в гробу, только собачий лай в темноте да гогот встревоженных
домашних гусей. И – мы, студенческая группа в бревенчатом клубе, ночуем
вповалку на дощатых нарах прямо в зале, разгороженном на женскую и мужскую
половины весьма условно – старой пыльной занавесью, за которую на женскую
половину нам, парням, проникать было строго-настрого девчонками запрещено,
и мы этот запрет, надо сказать, честно блюли.
И жила в том же клубе, только за стеной, еще одна группа – из дюжины городских
фабричных девушек и женщин, – которая менялась раз в полмесяца. В одну
из вновь прибывших девушек я и влюбился.
Не красавица. Или, точней, не яркая красавица. Но статная и добротная.
Чистая светлая кожа лица, правильный, ровный овал, мягкие черты, карие
глаза, и, главное, коса, русая девичья коса, тугая, толстая, хоть и недлинная,
с плеча на грудь, – во всем ее облике было что-то такое трепетно щемящее
и донельзя родное, будто вот сестру встретил среди чужих людей... Не слыл
я робким среди своих девчонок, любил и позубоскалить, и дружил с ними
– не с одной, а со всеми сразу, не зная, кого предпочесть – да так оно
было и спокойнее. А тут вдруг непременно захотелось подойти, побыть рядом,
заговорить – просто места себе не находил; казалось, случится что-то ужасное,
если не подойду. И страшно в то же время: какая-то сила поднимает ее,
простую фабричную девчонку, так высоко, что делает ее недосягаемой, дает
власть надо мной, и ноги мои перед этой властью слабеют, немеет язык...
Однако же, на второй день, не помню как, но все ж я втерся рядом с нею
за обедом (обедали мы все вместе), решился выдавить из себя какой-то вопрос,
и она запросто улыбнулась мне и ответила. И уж больше я от нее не отходил
– я сделал все, чтобы привлечь к себе ее внимание.
Но ведь не только я сам делал шаг к ней – наверное, и она
тоже каким-то образом выделила меня? А выбирать было из кого: наша студенческая
группа полна была парней и старше, и солиднее меня, да еще вечерами приходили
и терлись возле клуба задиристые деревенские ухажеры в кепках набекрень,
приезжали на грузовиках и предлагали “покататься”, приставая к девчонкам,
окрестные шоферы. Видимо, и я ее чем-то зацепил, если выдерживал столь
жесткий конкурс? Чем? Может, тем, что не торопился запустить ей руку за
пазуху, а, напрягая интуицию, искал, в первую очередь, общения на их девичьем
языке, добираясь таким образом до сердца? Или, может, тем, что, выросши
в селе и умея управляться с лошадьми, я, единственный из нашей группы,
в то время как остальные парни крутили веялки и лопатили зерно на току,
наравне с матерыми деревенскими мужиками возил на пароконной бричке зерно
от комбайна на ток и, выгрузив его, уезжал, погоняя лошадей и лихо стоя
в бричке, воображая себя этаким римским патрицием в боевой колеснице?
Во всяком случае, после того обеда рядом с ней я, злоупотребляя положением
возчика, предложил ей, несмотря на то, что лошади порядком измотаны, прокатиться
в бричке до комбайна, и она согласилась, и я не торопился ни к комбайну,
ни на ток, позволяя лошадям идти абы как, активно осваиваясь в то же время
рядом с нею, и даже давал ей вожжи и учил править. При этом я старался
изо всех сил смешить ее, мобилизуя остроумие, и мы много смеялись, а через
час, к концу поездки, были друзьями. Так что вечером, после работы и ужина,
сам Бог велел нам идти гулять вместе по ночной деревне.
Ее грубоватая простота и доверчивость, так не похожая на манерность наших
девчонок, не только ставила меня в тупик, но и колдовала. Оттого, наверное,
что я был моложе – она прямо спросила, сколько мне лет, и я ответил, не
виляя, а затем спросил сам, и она тоже ответила честно; то, что она взрослее
меня, ее, видимо, вполне устраивало – она вела себя со мной так, будто
я ее младший братик, или, может, вовсе приняла за подружку? То она вдруг
стала жаловаться, что у нее месячные, и какие неудобства из-за них терпит...
Я спросил: а что такое “месячные”? – никто никогда не посвящал меня в
эти тайны, и она без ложной стыдливости, но и обходясь без грубых слов,
тут же мне все объяснила; то вдруг заявила, пока гуляли:
– Подожди, я пописаю, – и, отойдя к изгороди, присела на корточки; я,
чтобы не смущать ее, решил пройти дальше, но она взмолилась: – Не уходи,
я боюсь! – и я стоял, слушая журчание ее ручейка, и моя ошалелая голова
начинала непонятно отчего кружиться...
Скачать полный текст в формате RTF