я понял всё, чего желать ещё?..
Тут на ракете подлетел Гагарин
и тихо на ухо сказал чего.
“Вот так”, – сказал он, развернув ракету,
и быстро, как явился, улетел.
Я был смущён, обижен и рассержен,
и я совсем не этого хотел.

* * *

Дети рассыпали смех,
будто лоток с апельсинами,
я передавил их всех,
внутри они были синими.
Я гладил погибших ворон
и голубей раздавленных,
машины летят со всех сторон,
а они остаются с нами.

Всё глядел на меняющий цвет
горизонт из окна больничного
и думал, что вовсе тут нет
ничего неприличного.

* * *

Мы можем чувствовать, мы можем видеть
этот мир, как большую картину;
много цветов, лиц, поющих людей,
осевших у края огромных рек,
сеть городов, сел, больших деревень,
шумных листвою, травою лесов и полей.
Мир, собранный волнами наших речей.
Склеенный намертво нашей жизнью,
где планы – наши, наши – дела
визуально оформлены частью всего полотна.
Кто же плеснет скипидарной амёбой?
Скоро разбавит кровавой амёбой,
склеенной из костей миллионов?
Чтоб старики угрюмые пели,
и молодежь, кровь почуяв, ревела
в сопливом восторге побед.
Так на стене, за картиной кишит тараканов толпа,
Шевелятся лица портрета,
как будто их вырвет вот-вот на все это.
Их шорох взрывается в шепот: война.

* * *

Тигр надвигается,
как тень клетки в горящем цирке.
И волосы дыбом, и пальцы немеют, и ноги.
Он тихо обходит тебя со спины, нюхает плечи,
к земле прижимаясь, пробует лапой толкнуть.
Не проявляя признаков жизни, боясь показаться
ему интересным,
не проявляя хрупкость строенья,
бревном притворившись, копируя треск
подсыхающих бревен, запах смолы,
червей копошенье,
стой и смотри в глаза подходящего зверя.

* * *

Полотно экрана стало колыхаться и пропало,
там живые лица – глазья василисков,
с головой поросшей мхом и дыханьем облаков,
кашлем булькая болотным,

пронеслись дерев колонны,
прогудели проводами,
растворяясь рядом с нами.
Сжал мои суставы холод,
Голова в сугроб увязла,
И глаза к щекам примёрзли,
И в ушах неясный рокот.

* * *

Ходят звери на цыпочках,
На мягких подушечках,
Почти недышащие,
Почти вездесущие.
Тихо звякнули ключики
в портмоне у начальничка.
Кто-то ждал с топором его
В кабинете незапертом.

* * *

На коленях ползая, ломая в отчаяньи руки,
Я обниму перед смертью шарик тобою надутый.
И слёзы роняя носами, унылыми баклажанами,
Я буду пищать, я буду сопеть, умолять,
Убеждать и неметь, трястись, задыхаться,
Давать указания странные.
Ты будешь надменно смотреть на сие безобразие,
Смотреть и смотреть, смотреть и смотреть.
Чтоб глаза у тебя повылазили!

* * *

Меня учит отец, меня тыркает мать,
Пристыжают друзья и знакомые,
Даже ты, любовь моя, от меня хоть не ушла,
Но согласна со всем вышесказанным.

Ты в меня влюблена, от тебя я без ума,
Время будет, законно поженимся,
Но тебя всё мысль гнетёт,
дескать, время придёт,
И со временем всё переменится.

Встал вопрос ребром в ребро, я переменился, но
Что-то ты невесела, моя ласточка?
Я тупею на глазах, потерял и стыд, и страх.
И ещё много чего повылазило.

Мои выжгло глаза, леденеет голова,
И позор съел давно меня в памяти.
Ты молчишь и глядишь, слёзки капают лишь
На мою старую фотографию.

Всего месяц прошел, я живу там, где жил,
Я работаю торговцем палаточным,
В институт поступил, сам за всё заплатил,
Всех обрадовал, словом, порядочно.

Никаких панкачей и бессонных ночей,
На зарплату купить можно “Таврию”.
Мной гордится отец, мать мне машет рукой,
Предлагаю всем съездить в Италию!
Предлагаю всем съездить в Италию!