кто их может перечесть.
К полдню солнце раскраснелось,
словно девица зарделось,
гонит всё живое в тень:
в сени, в лес и под плетень.
Лишь у Марьи ни минуты
нет, чтоб прятаться в закутах, —
все работы на одну,
как невзгоды на страну.
Тут помянешь вражье племя
сгоряча. А в это время
по деревне напрямик
незнакомый шёл старик
и негаданно-нежданно
в избу к Марье да Ивану,
не здороваясь, вошёл,
не крестясь, залез за стол.
Марья ахнуть не успела,
как старик скатёркой белой
вытер руки и лицо
будто мытое яйцо,
шапку грязную в заплатках
кинул в детскую кроватку,
положил на стол кисет
и потребовал обед.
Не смущаясь, не краснея,
он сидел, набычив шею,
и плевал на чистый пол,
как верблюд или осёл.
Тут хозяйка не стерпела,
закричала, зашумела:
“Ишь, надумал что, нахал,
уходи, пока скандал
я тебе не закатила,
собирай, нечиста сила,
свои вещи и тряпьё,
чай, не царское бельё,
да и ты, чай, не царица,
чтобы мне с тобой рядиться”.
И, как с закрома мышей,
погнала его взашей
с бабьй руганью и бранью.
А в ограде Маша с Ваней
стали мамке помогать
старика с подворья гнать.
А старик, как кошка, прытко
из избы скорей в калитку
прошмыгнул, и всем троим
пальцем грязным и сухим
погрозив, сказал сердито:
“Марья, мы ещё не квиты,
рассчитаюсь я с тобой
самой страшною бедой,
за твоё за угощенье
нет тебе вовек прощенья”.
В землю топнул старикан
и растаял, как туман.
Марья тут перекрестилась,
долго в комнате молилась
на святые образа,
чтоб не грянула гроза.

***

В тот же день пришло проклятье,
поселилось на полатях,
превратив цветущий дом

и в Гоморру и в Содом.
Всё добро единым махом
разошлось по свету прахом:
всю одежду съела моль,
извела скотину боль,
пашеницу из-под крыши
за ночь вытаскали мыши,
тараканы и клопы
съели чуть не воз крупы.
Так дожились, что запаса
никакого, кроме кваса,
не осталось наперёд.
Удивляется народ:
“Это что за чертовщина,
баба в силе и мужчина
бьются рыбами об лёд,
а удача не идёт.
Всё прожили да проели,
в лето раза три горели,
в огороде червяки
съели всё, лишь сорняки
разрослись, как будто кто-то
проявлял о них заботу.
Видно, правда, где беда,
там полынь и лебеда”.
Людям горе, ну, а нечисть
продолжает куролесить:
на детей наслала хворь,
то ли свинку, то ли корь,
а затем ещё заразы
то ль от порчи, то ль от сглаза.
И не в силах им помочь,
плачет Марья день и ночь,
ищет помощи у Бога,
но замешкалась подмога.
С горя начал пить Иван,
что ни вечер, в стельку пьян,
утром ищет похмелиться,
чтоб затем опять напиться.
Ох, наверное, сильна
злая сила у вина.
Горя нет сильней на свете,
чем болеющие дети
да запивший без причин
муж любимый или сын.
От одной такой напасти
на всю жизнь лишишься счастья.
Но на этом небеса
не простили. Голоса
раздаваться стали всюду,
не показываясь люду:
то пугать, то страшно выть,
то попить, поесть просить,
то ругаться меж собою,
то смеяться над бедою.
И на этот визг и вой
нет управы никакой.
От бессилия и страха
пригласили раз монаха,
чтобы он святой водой
разобрался бы с бедой,
посрамил хоть в чём-то беса,
как срамит родная пресса
и страну свою, и власть
от души, со смаком, всласть.
Началась святая битва,
как положено, с молитвы