Чистильщик сапог, предлагающий всем свой “шайн”, свой блеск...
Малыш, громко стучащий ножками по своей сидячей коляске...
Группка высморканных, умытых джентльменов с волчьими взглядами...
Молчаливая негритянка в желтом на сиденье напротив...
Все эти люди едут домой.
А куда еду я?

По безымянному заливу навстречу парому-лодке идет-бредет гигантская Белая Лошадь, зажав в зубах недоеденный — не сандвич, нет! — подснежник... Бездонные очи смотрят в душу участливо, затягивают...
Раз (“Один”)... Два... Три...
— Маа-маа!..

... По выжженной солнцем бесконечной равнине, по бесчисленным лучам-тропинкам идут со всех сторон к пятачку, к точке-перекрестку молчаливые люди. Их много. В центре-точке, на пересечении всех дорог, сидит на камне Женщина, вся укутанная в золотисто-землисто-зеленовато-серое. Каждому приблизившемуся она усталым жестом показывает направление дальше... Лицо ее прекрасно тихой печалью... Я иду, вернее, еду к ней верхом на Белой Лошади по своей тропинке, прижимая к груди чилийского малыша, который между тем потихоньку вытирает о мое плечо свои сопли. (Пола пальтишки завернулась, вижу бирку с именем его: “ГРААЛЬ”.)

“Вчера, двадцать седьмого ноября 1997г. в Верхнем Нью-йоркском заливе, в той части его, которая у местных индейцев называлась: “Петушки”, выловлено тело русской эмигрантки...”
— Ах, значит, у этого залива было-таки назва...

КОНЕЦ

ПО МОЕЙ ВИНЕ

***

Г. Прашкевичу

Весной окрестности Зауралья
Покрываются ковром из трав и цветов.
Высокий, седой, бородатый юноша
Бродит по адонису и незабудкам,
Жадно вдыхая и впитывая
Сухой, горьковатый воздух Родины,
И всякий раз, повернувшись на Запад
(то же самое — на Восток),
Он почти отчетливо видит:
Очнувшаяся от обморока
посреди большого города
Обнаженная тянет к нему культяпые руки,
Истекая зелеными глазами-слезами.

RIVAL

(Женские перевертыши)

Сгореть… Хорошо бы тебе сгореть…
Жареной плотью прибыть на загробный ужин.

Чернотою загара пленять бесовскую рать.
Духами “Puant” душить отошедшие души.

Утонуть… Хорошо бы тебе утонуть.
В тихом омуте, полном пиявок и сопель.
Захлебнуться зовом на помощь,
                                      болотную тишь вспугнуть
Именем того, кто на помощь приходить
                                     не способен.

Именем того, кто сейчас за тобой семенит
Тенью убогой, втянувши голову в плечи.
Путь к сердцу его — рот — до ушей
твоей снедью забит,
И на мое: “Добрый вечер” —
ответить бедняге нечем.

Во имя его я б хотела тебя напоить
Сладким вином из поганок и мухоморов,
Вынуть у пьяной протезы,
                 раздеть догола,
                                 обрить,
Вывезти в деревню и спать положить под забором.

ПИСЬМО ИЗ ФЛОРЕНЦИИ

С тех пор как я помню себя,
Все лучшее было сегодня.

МИСС-2000

Кто-нибудь видел меня во сне
В белом платье
                 выходящей из черного леса?

Уже кто-то видел меня во сне
Одинокой старухой
                                    на лавке
Пытающейся прикурить
От упрямо гаснущих спичек.

Кто-то видел меня — и тоже во сне —
Стоящей посреди неведомой столицы
С тяжелым ребенком на тощих руках.

Кто-то видел меня во снах
Плачущей нагой законченной неудачницей
Брошенной единственным в мире мужчиной.

Все эти сны сбывались,
Увиденные кем-то сны:
Да, я была бросаема
Единственными в мире мужчинами,

Лицом к лицу звериному реальности
Я стояла, едва стояла, посреди неведомой столицы
С тяжелым ребенком на тощих руках.
И вот я уже одинокая старая дама,
Сидящая на скамейке,
Тщетно пытающаяся прикурить
От упрямо гаснущих спичек…

О, Всемогущий Господь,
К милости Твоей взываю:
Ты-то мог бы увидеть меня
В божественных снах
В белом платье, выходящей из черного леса…