Бог он же так скуп
до всех своих проявлений
Но может не Бог, может Дождь…
Добрый Дождь, я буду тебя слушать
может быть ты песнь поминальную занесешь
падая с неба мне в душу
Я уловлю в тебе тысячи строк
плачущих звуков – стремительных дуновений
ты будешь как женщина умирать у ног
и шептать восторженно – “Гений, гений”
Но может не Дождь, может Ветра…
Властелин – Ветер меня с собою возьмет
и умчит туда
где печаль живет
Вдохновение там витает
им любая деталь полна
там любимые умирают
или сходят с ума
Только я не умру, я знаю.
Ветер, даруй судьбу,
Там я печаль впитаю
и спою ее и спою
Но может Туман
может быть Снег чистый белый
может и ты Бог неумелый
заоблачный старикан
— все вы помните о просьбе моей единственной так долго хранимой
а теперь мне пора на похороны любимой.

ПОХОРОНЫ ЛЮБИМОЙ

Кладбище захлебывается диким дождем
как будто хочет в нем утопиться
ящик ее несут вчетвером
и у всех такие странные лица
иногда ругаются непогоду кляня
я немного сзади и подойти не решаюсь
— почему вы не плачете, — спрашивают меня
я молча киваю и улыбаюсь
За ворот на спину стекает вода
я уже замерз и пора обедать
Народу немного, интересно знает она
кто пришел ее напоследок проведать?
Четверо через метр останавливаются – перепутье
и вопросительно оглядываются назад
у ограды с одной стороны пятнадцать прутьев,
значит со всех сторон – шестьдесят
Наконец пришли, остановились
рядом с горой желтой свежей земли.
— Прощаемся, — голос – а вы простились?
— Да, — но не помню простился ли
и уже ничему постороннему не подношу дань
Как они здорово кидают землю
и капли пота на красную ткань
Нету горы и облик беден
Кладбища. – Да дьявол с ним.
слышишь поедем домой? – Поедем –
отвечаю я голосом далеким и несвоим
и отхожу к дороге, все дальше голос,
машина дремлет как белый гусь
сажусь за руль и включаю скорость
в надежде напрасной что разобьюсь.

Я приехал домой я не смог разбиться
только кровь теперь будто движется мимо жил

я сделался обычным заурядным убийцей
человека который может меня любил
Что теперь мне делать в этом городе
в этой безобразной Азии в темноте
думать о своем печальном опыте
ища следы чего-то на рукаве.
можно ли убийцею жизнь продолжить
какая разница кого убил
ничто не оживит и никто не поможет
О боже, куда же ты мимо жил.
меня конечно не накажет век
нет в нем для меня господина
я ужасный молодой человек
коллекционирующий отравленные вина.
и нет мне прощения, мое житье
в том что каждая вещь мне кричит как прозрачному как голому
ты убил ее ты убил ее
кровь ее на твою голову.
и никто не видит мои глаза грустные
и никто не видит что мне сказать нечего
за одно мгновение моей музыки
я могу отравить все человечество.
но жить убийцей не могу не в силах
потому что это печаль без дна
есть кресты на чужих могилах
над моею не будет креста.
О мой добрый отравленный вермут!
пью тебя нет управы мне
черные плащи все снова оденут
и собака расплачется в конуре.
волну твою я чувствую горлом грудью
я благодарен этой волне
не бойся вермут во мне тебе лучше будет
чем в твоем холодном пустом стекле.
Я чувствую твою смертельную влагу
но почему сердце все еще бьется в груди?
Смерть я даю тебе на верность присягу
Тебе давно уже пора придти…”
И он пробует все отравленные вина
ложится на пол на не чувствует дрожь
тогда он выходит из дома там стоит его машина
в машине у него есть нож.
и он пытается резать руки
и хочет лезвие в сердце вбить
но нету раны и нету муки
и крови не хочется выходить.
и он бежит и в самом начале
грязной улицы на которой всю жизнь прожил
он останавливается и вспоминает о вечной печали
которую недавно еще просил.
над ним из окон смеются дети
на непокрытую голову падает вода
он понимает что радость смерти
у него отобрана навсегда.
он поворачивает лицо к ветру
и идет назад в азиатскую тьму
он понимает что Бога нету
что есть только ненависть к нему.
Он что-то делит, он что-то множит
и никак не может понять того,
что жизнь и печаль одно и то же,
одно и то же, просто одно.

1991 г.
Красноярск