Олег ХАФИЗОВ
РАЗДАВЛЕННЫЙ
НЕБОМ
На моей памяти Акаков скончался при следующих обстоятельствах.
Как-то в феврале они вышли прогуляться с коллегой по улице (погода была
великолепная) и заспорили о провидении. Не то чтобы им особенно нужно
было это провидение, просто приятель Акакова был в то время большим любителем
восточной мистики — йоги, каратэ, Блаватской, Рериха и т. п., — и Акакову
не оставалось ничего другого, как служить его материалистическим оппонентом,
для поддержания разговора.
— У меня сегодня с самого утра дурное предчувствие, — говорил Йорик (назовем
его так), — как будто произойдет что-то страшное: в желудке тянет, сердце
давит, голова ноет. Мне кажется, судьба хочет меня о чем-то предупредить.
— Какая судьба! — легкомысленно возразил Акаков. — Поужинал плотно, заснул
плохо, утром набрехала жена, днем — начальник. Ты причину плохого настроения
не заметил и тебе кажется, что это свыше. А на самом деле — физиология,
пищеварение.
— Никакая не физиология. Сколько раз было такое предчувствие, всегда плохо
кончалось. Там (Йорик пророчески указал пальцем на небо) все запрограммировано,
мы просто не умеем читать этих предупреждений. В такие дни лучше вообще
никуда не соваться. Кстати, я советую тебе сменить походку.
Действительно, стояла оттепель, тротуары только начинали посыпать песком,
и ноги соскальзывали с дорожных выпуклостей, неся прохожих не по месту
назначения, а по месту действия земного тяготения. С крыш текла талая
вода, сталактиты сосулек висели ледяными витыми колоннами, местами дорастая
почти до земли, рабочие перегораживали тротуары веревками с волчьими красными
тряпицами и сталкивали с крыш целые айсберги, обрушивающиеся с бомбовым
грохотом. Было, однако, солнечно и тепло, голова кружилась от предчувствия
весны, можно было гулять без шапки, и красивые девушки, словно по указу
правительства, заполнили улицы в невиданном доселе количестве.
Проходя мимо кинотеатра, Йорик как раз остановился с одним из таких чудес
природы — юным созданием, которому, наверное, не исполнилось еще и двадцати,
с текучими тяжелыми волосами до середины спины, горящими на солнце раздельными
жемчужными нитями, твердо-упругими щеками, яблочно румяными от свежего
воздуха и здоровья, и любопытными бойкими глазами, попеременно стреляющими
на Йорика и Акакова.
— Это мой друг Акаков, — представил Йорик коллегу, — умнейший, в общем-то,
человек, которого мы между собою так и называем: Голова. Наша Голова.
— Скорее головка, — элегантно уточнил Акаков. — Головка от морковки.
Девушка вряд ли поняла полный смысл этой утонченной шутки, но конечно
догадалась, что речь идет о непристойности, и залилась смехом.
— А это Лилия, она манекенщица.
— О!
Тем временем незамеченные рабочие заботливо огородили наших
героев с двух сторон веревками, так что прохожие, не мешая интересному
общению, обходили тротуар стороной, перелезали через чугунную ограду,
ковыляли по насту газона, проваливались в застарелые сугробы и, попадая
ногами в ледяную воду, не без ненависти смотрели на двух молодых мужчин
и красивую девушку, которые отчего-то были лишены этого удовольствия.
— У него в голове сосредоточена такая неимоверная сила, такая ценность,
что он ею практически не пользуется, — городил Йорик, мечтательно поглядывая
вверх, как вдруг его лицо начало совершать необъяснимые фокусы. Рот Йорика
безвольно отвалился вниз, щеки мгновенно побелели, а голова вжалась в
шею. Затем Йорик вдруг оказался шагах в десяти от Акакова и успел сказать
“атас”, — последнее слово, осознанное Акаковым в этой жизни. Акакова словно
макнули в алое пламя боли, он услышал откуда-то громкий хруст и увидел
сплошную млечную темень. Больше ничего не было. Огромной льдиной, которую
рассеянные рабочие столкнули с крыши кинотеатра, ему проломило голову
и сломало шейный позвонок. После этого около месяца Акаков лежал в состоянии
комы, в котором ничего не видел, ничего не слышал и ничего не чувствовал,
а затем с общего согласия питающую аппаратуру отключили и его растительная
жизнь прекратилась окончательно.
Душа его давно находилась в другом месте, ибо сразу после удара перескочила
в земляного червя. Да, восточный миф о переселении душ, в общем-то, оказался
верным. Конечно, будучи червем, Акаков не имел понятия о том, что в предыдущей
жизни прожил тридцать два года, был дважды женат, один раз судим и постоянно
пытался излечиться от алкоголизма. Он даже не мог знать, что его зовут
Акаков, но факт остается фактом — это было то же самое существо, которое
солнечным февральским днем стояло перед кинотеатром, сыпало остротами,
пьянело от предчувствия весны и любовалось красивой девушкой с длинными,
льющимися, горящими волосами. Да, это был Акаков, но Боже мой, до чего
он переменился!
От прежней его бесшабашности не осталось и следа. Он сделался чересчур
осторожным и замкнутым даже с червячьей точки зрения, — а ведь даже самого
бедового из земляных червей трудно упрекнуть в легкомыслии. Из минуты
в минуту, из часа в час, изо дня в день он упрямо грыз почву своим упругим
беззубым ротком, пропускал ее по всей длине своего мускулистого тельца
и извергал из задницы, которая фактически ничем не отличалась от головы,
кроме местоположения. Если бы сегодня кто-нибудь сказал Акакову, что он
обладает уникальный вместилищем замечательного интеллекта, он бы рассмеялся
этому существу в лицо (или куда-нибудь еще). Голова просто отсутствовала,
и вместе с нею отсутствовала вероятность повторения того ужасного, свирепого,
несправедливого удара с небес, который был нанесен по ней судьбой.
Небо как источник опасности также отсутствовало в его жизни. Даже в те
дни, когда наиболее лихие черви выползали из своих лабиринтов, чтобы порезвиться,
извиваясь и млея в томной, электризованной атмосфере перед дождем, Акаков
только пожимал плечами (если такое выражение применимо к представителю
кольчатых).
— Это все равно, что играть в футбол во время бомбежки. Любой огородник
знает, что птицы низко
Скачать полный текст в формате RTF