ет, как выходит головка ребенка, вслед за ней — плечики, как выскальзывают тельце, ножки... Восторг, неповторимый, неописуемый восторг... “Де-воч-ка, — говорит кто-то нараспев, — хорошенькая такая, славненькая...” Голоса стихают, стихает звон инструментов, чуть скрипнув, закрывается дверь. Женька долго лежит в тишине, прислушиваясь к ощущению пустоты внутри, потом поворачивает голову, осматривает родовую. Странные стены. Беленые, но почему-то цвета старого, застиранного белья, темно-зеленые панели в завитках отслоившейся краски, мокрый бетонный пол. Никого. “Где ребенок?” — думает Женька. Она садится, нащупывает босыми ногами скамеечку, спускается со стола. Холод мокрого пола. Неровный бетон. Лужицы. Низкая дверь. Серая. Скользкая. Женька выходит в коридор. Такие же мрачные, в завитках краски стены, серый потолок, мокрый бетонный пол... В конце коридора на фоне мутного окна какие-то серые тени в длинных халатах. Еще одна дверь — еще один коридор, серые тени... И еще дверь — коридор — тени... “Где ребенок?” Женька решает вернуться — двери и коридоры с тенями размножились, как во сне... Во сне...

Женька села на кровати. Сон. Всего лишь сон. Но этот восторг, эта радость —не просто так. Сердце колотится. В теле легкость такая... Женька осмотрелась по сторонам, — девочка, может, она все-таки здесь? Нет. Сон. Он закончился. Женька вытащила из-под стопки бумаг на полке свою записную книжку, такую, какая есть у любой женщины. Отыскала пометку за август: “Сейчас конец апреля. Август, сентябрь, апрель — девятый месяц. Господи! Она все-таки родилась! Девочка... Надо же... Родилась...”

Февральская ночь качала снега над Таймыром. Февральская ночь пела городу колыбельные песни. Он затих под черным ее одеялом. Женьке долго не спалось.
Она прислушивалась к свисту ветра за окном, к каплям, изредка ударяющим в чайную чашку, забытую в кухонной раковине. Крутилась с боку на бок одна на двуспальной постели — кордон остался в далеком прошлом, муж давно ушел к другой, лучше нашел... Бог с ним... Впрочем, чего на судьбу жаловаться — квартира в городе есть, девчонки растут умненькими, здоровенькими; работа, зарплата, любимый мужчина, — позавидовать можно. Все нормально, а муж — дело наживное, образуется...

Женька сидит на пеньке посреди огромной поляны, от края до края заросшей ромашками. Летний, просвеченный золотом день, звон насекомых в траве, душистый, почти неслышный ветер... В белом прозрачном платьишке, похожая на летнее облачко, к Женьке бежит девочка лет пяти, шлепается на колени, ручонкой обнимает за шею. Девочка недавно купалась. Ее длинные русые волосы намокли. Жарко. Волосы подсыхают. От них пахнет речной свежестью и чем-то неповторимым, чем всегда пахнут детские волосы... Загорелые ручки в легких светлых царапинках — девочка собирала землянику в кустах на опушке. Загар на сгибе локтя темнее, тончайшие волоски золотятся над смуглой кожицей. Кожа после купания прохладная, но сквозь нее чувствуется жар, тепло живого, лег

кого тела. Девочка соскальзывает с женькиных колен, подсохшие волосы ленивый летний ветер превращает в нимб, волоски на руках светятся ореолом. Белое платьице плывет облаком вдаль, сливается с ромашковым дымом поляны...

Лютая февральская ночь. Колючий снег скребется в окно дикой кошкой. Сон исчез. Одна в широкой постели. Одна? А этот запах? Запах свежей травы, горячего детского тела, неповторимый запах влажных волос — он еще висит в комнате. Она здесь, со мной! Где-то рядом девочка моя... Ангел мой... Ангел...

г. Красноярск