И так они еще поговорили несколько минут и попрощались. Стич сказал “Ну, давай”, а Лёха сказал “Счастливо”. И повесили трубки.
Тогда Стич возвращается на диван и думает, не отключить ли телефон на будущее. Ему кажется непродуктивным тратить время на подобные разговоры. В то же время он вспоминает, что могут звонить и такие люди, с которыми он должен быть поговорить в ближайшее время, и решает не отключать телефон. И еще одна большая и теплая надежда болтается привязанной к его сердцу, стукается об ребра, и Стичу кажется, что он влюбился.
— Нет, это она влюбилась в меня. Наверное, вечером позвонит мне по какому-нибудь пустяковому поводу, и будет надеяться, что я завяжу разговор. — усмехается Стич. Он повернул голову и причесал свои черные кудрявые волосы по отражению в буфетном стекле.
— Не отпустить ли усы? — думает.
Стич мысленно сравнивает её и ЕЁ. Про НЕЕ он всегда в мыслях говорит: “ОНА”, неосознанно сторонясь вороха синонимов, таких как “невеста”,“подруга”, “моя девушка”, “girlfriend” и проч. — они кажутся ему затасканными и несвежими. Если приходится произносить их вслух, то даже на лице у него выражается то усилие, которое ему приходится приложить для этого.
Он сравнивает её (в которую то ли сам влюбился, то она в него) и ЕЁ. Но так как мысли его не хотят обременять себя последовательным размышлением, то никаких результатов сравнение не приносит. Скоро он возвращается в неспешное колыхание на волнах своего воображения. Мозг его вновь спокоен и чист.
По телевизору показывают губернатора. Крякающим басом губернатор несет какую-то несуразицу, и Стич даже не вникает в смысл его заявлений, а только иногда усмехается над выпирающими речевыми ошибками. Губернатор говорит ни о чем, очень серьезно и долго. Он порет дичь.
—Оставьте у нас миску, — говорит он. Или, например:
— Дайте нам лопату.
Или даже так:
— Как только мы продали пакет, у нас увеличилась дыра.
Все это относится к новой экономической программе, которую губернатор иллюстрирует своим ярким образным языком.
— Какая сила мысли! Какая поэзия в его словах! — угорает Стич над губернатором.
И почему-то ему вспоминается рассказ, который его заставляли читать в школе, как один человек пошел в лес и нашел там медведя, и медведь сидел и дергал за щепку или за какой-то там пень, а тот человек все время сидел в кустах и восхищался теми звуками, которые при этом получались. Стича даже заставили писать сочинение по этому рассказу, и он написал на “пять”, потому что по русскому языку у него всегда было “пять”, и учительница даже читала вслух его сочинение, в котором он написал про того медведя:
— “Необычайно музыкальное животное” — повторяет Стич ту фразу, непонятно почему понравившуюся учительнице.
— Какая глупая фраза! — думает он и хочет уже посмеяться над ней, когда внезапно чувствует, что все резервы его смеха внезапно истощились. Мысли его начинают формировать новое течение, и это течение уже можно назвать размышлением, потому что перед Стичем появилось некое подобие вопроса, про

блемы, и в конце своего размышления он придет к какому-то выводу.
— Что это за язык? — думает он. — Что это за язык, который при живом народе оказался устаревшим? В нем каждая фраза кажется уже замасленной и избитой, словно все слова подобрали на помойке. Как так получилось, что словами стали пользоваться так часто, что они потеряли всякое значение? Я прочитал столько книг и столько всего видел, что ничего уже не может удивить меня. Если кто-то жалуется мне на свои беды, или плачет, то разве может он следить за тем, правильно ли говорит? И должен ли он это делать?
— Я помню, как однажды в театре я сидел позади школьников. Они смеялись, услышав со сцены слово “голубой”, и вся суть пьесы для них стала неважной и приобрела фарсовый оттенок из-за одного слова. Я помню, как мама разговаривала со мной, когда я опять пришел домой пьяным, и как я смеялся ей в лицо оттого, что фраза “подумай, в каком ты сейчас виде” напомнила мне мексиканский сериал!
— А слова “любовь” и “добродетель” — какие глупые слова! Я каждый день слышу их раз по десять, и у меня иммунитет к ним. И у всех иммунитет, и все знают об этом. И получается, что жалкое слово портит все дело, и мне уже стыдно будет произнести его.
Стич снова переключает каналы и узнает, что “если вы любите активный отдых, то вам просто необходима ручная пила”, что “молоко вдвойне вкусней”, что “жуй без перерыва”... И какая-то еще расписная свинья поздравила его с наступающим новым годом.
Мысли его продолжают касаться одной темы, внезапно обретя направление, закручиваясь в восходящую спираль. Его настроение меняется. Глубоко задумавшись, он не замечает, что его размышления постепенно становятся не менее банальными, чем сопутствующая телеболтовня. Протест, который шевелится в нем, вряд ли сможет оформиться в конкретную мысль, и ленивая пассивность, поддерживаемая оттепелью и солнечным светом, не даст ему обеспокоиться ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие времена.
— И я ни разу не сказал ЕЙ, что люблю ЕЁ. Это было бы так банально! Но я думаю – а почему так? Почему мы должны, чтобы сказать собеседнику, что мы думаем, намеренно искажать звучание слов??! Ведь только так он воспримет то, что я говорю ему — не одни избитые слова, а еще и то, что я хочу сказать ему! Мы используем жаргон и неологизмы, мы меняем интонацию и произношение, а потом лысые дядьки ругают нас, что мы не знаем языка.
— Да как же можно знать этот язык, и зачем его знать? Эта окостенелая преграда между мной и тобой — долго ли она будет мешать нам??!
Стич выключает телевизор и садится на диване. Полуденное солнце из окна бьет ему своим лучом прямо в глаз.
— Как же нам не использовать жаргон, если нормальные слова уже не затрагивают нас — мы привыкли к ним. Все употребляемые слова в языке уже истерлись, и никто уже не знает, зачем они нужны, потому что никто не пользуется ими. И люди предпочитают махнуть рукой или произнести какой-нибудь цветистый набор звуков, вроде “наэтывать”, или “фиговина”, вместо того, чтобы назвать вещь привычным и противным именем...
............................................................................................................
Размышляя таким образом, Стич приходит к выводу, что русский язык — мертв.

г. Красноярск