подружку, почтительно остановившуюся рядом, но на пол-шага сзади.
Признаться, я тогда в английском языке разбирался, как молодой олень – в арбузных семечках, и кроме слов “о, кей”, “гудбай”, “пардон”, схваченных от общительных американцев, не мог вспомнить ни одного подходящего, чтобы достойно объясниться с девушками загадочной виллы, и потому, улыбаясь, брякнул первое попавшее на язык иностранное слово: “Шпацирен?”
— О, да! Я-я, — кивнула головой та, что в чепчике, с подчеркнуто-пониженным тоном на последнем слоге, вроде нашего школьно-саркастического “Волга впадает в Каспийское море”, и, видимо, намереваясь двинуться дальше, отвернулась в сторону, подставив моему любопытному взору свой миловидный профиль. Перенаполненный светлыми чувствами утренней встречи с девушками и безотчетной радости бытия, я игриво крикнул: — О, кей! – и, приложив два пальца к губам, послал им воздушный поцелуй. Одна из них прыснула от смеха и, нагнувшись, смущенно зажала рот руками, чтобы не расхохотаться. Произошла всеобщая заминка. Кокетливый чепчик повернулся в мою сторону. Я снова, но уже тихо и проникновенно, как бы перекинув интимный мостик между собой и девушкой в чепчике, повторил то же самое “о,кей” и, подмигнув, послал воздушный поцелуй, явно предназначенный теперь уже не всем, а только ей одной, избранной и выделенной среди остальных гвардейским матросом Союза Советских Социалистических республик.
Девушка смутилась. Широко распахнутые глаза и полуоткрытый рот застыли в изумлении. Но в тот же миг замешательство на слегка встревоженном лице сменилось шальной улыбкой, и совсем юная особа, проникнувшись уважением к молодому человеку в красивой морской форме и с отличной выправкой, жеманно, но с каким-то безупречным достоинством приложила пальцы к устам и царственным жестом послала мне воздушный поцелуй.
Признаюсь, что за три года войны без любовных приключений мой организм так истосковался по интимному общению с женским полом, что я почувствовал этот поцелуй как натуральный.
Через два часа я сменился на посту и после плотного завтрака, лежа в постели, легкомысленно рассказывал сгрудившимся матросам о своем утреннем приключении с девушками из таинственного особняка.
А вечером меня вызвал командир роты в канцелярию, усадил напротив себя и в присутствии неизвестного мне старлея официальным, но сдержанным тоном процедил: “Расскажи нам, кому ты утром посылал воздушные поцелуи?”
Я сразу оценил подробную осведомленность допрашивающих, всю серьезность своего положения и рассказал им все без утайки.
— М-да, — только и промычал командир роты, поднимаясь из-за стола. – Не было печали, так черти накачали, — добавил он удрученно.
— С Вами проводили инструктаж, как вести себя на посту? – строго спросил меня незнакомый старлей, продолжая делать какие-то пометки в своем блокноте.
— Так точно! – как можно спокойнее и тверже отчеканил я.
— Отлично! – воодушевился незнакомец и поднялся с места.- Можете быть свободны, пока.

Последнее слово было произнесено с такой трудноуловимой интонацией, что его можно было расценить в лучшем случае как “до свиданья”.
На вечерней поверке я приготовился получить от командира отделения три наряда вне очереди, а схватил от командира роты пять суток ареста с содержанием на гауптвахте строгого режима “за разговоры на посту”.
На четвертую ночь ко мне в одиночную камеру пожаловал сам начальник гауптвахты; удостоверился, что со мной все в порядке, и коротко бросил: “К Вам пришли”. Деловито задвинул стульчик под стол и удалился, оставив дверь открытой. Через минуту в нее вошел капитан третьего ранга с картонным коробом в руках.
— Я из политотдела, — степенно отрекомендовался он. – Хочу узнать подробно о происшествии на посту в парке, прилегающем ко дворцу Цецилиенгоф.
И я в четвертый раз вынужден был изложить всю эту каверзную историю с поцелуем.
— Понимаешь, старшина, — капитан по-мальчишески прищелкнул пальцами, — Принцесса интересуется тобой. Спрашивала, почему тебя не видно на посту около ее виллы.
— Какая принцесса?! – вырвалось у меня. – Что Вы всё недоговариваете? – возмутился я от нервной перегрузки за последние сутки.
— Не дури, старшина. Костюм морского офицера дарят не с бухты-барахты, — построжал капитан.
— Мало ли кто что дарит! Я-то при чем здесь?
— А воздушный поцелуй кому посылал? Неужели до сих пор не врубился?
Страшная догадка молнией высветила в моем мозгу все события, с того знаменательного утра до появления капитана, с другой, не известной мне стороны. Придавленный грандиозной шуткой, я молчал. Мысли спутались окончательно. Барахтаясь с наплывающими на глаза новыми видениями бессонной ночи, я, наверное, простонал, так как очередной ночной посетитель положил руку на мое плечо и бодро прошептал:
— Выше голову, старшина. Не так страшен черт, как его малюют!
— Может быть. Но зачем мне офицерский костюм? Я же матрос, хоть и старшина первой статьи, — недоумевал я, выходя из оцепенения.
— В этом – весь парадокс случившегося, — стал объяснять непонятную мне ситуацию представитель политотдела. – Наше стереотипное мышление не вкладывается в рамки чисто девичьего мироощущения. А тут еще столкнулись два взгляда. Да нет. Две системы. Наше командование видит в этом пассаже проявление солидарности и обыкновенных женских симпатий, а МГБ строит версии и проигрывает варианты. Идет большая игра. Ну-ка, примерь костюмчик! – приободрился капитан. – Завтра ты должен в нем показаться принцессе.
— Я матрос. Офицерскую форму по женской прихоти не надену, — тупо настаивал я на своем, не зная, честно говоря, что делать и как вести себя в этой “большой игре”.
— Командующий уже отдал приказ произвести тебя в мичманы. Ты все-таки известный комсорг роты. Это пока все, на что согласился твой командир в своем представлении на имя вице-адмирала.
— Свежо предание, да верится с трудом. Только вчера один особист из “Смерша” сулил мне звание