И вдруг все увидели оленёнка, бойко бьющего копытцем. По заснеженному скату крыши катилась россыпь искристых камешков.
Сияние продолжалось несколько часов.
Очарованные игрой ночных сполохов люди завороженно смотрели ввысь. Уходили греться и опять возвращались. Они хотели запомнить неповторимое на материке и редкое даже здесь, за полярным кругом, явление, перевернувшее привычные понятия.
Север, так хмуро встретивший приезжих, обласкал их лучами полуночного солнца.

— Ну, давай, рассказывай дальше, — попросила мама, продолжая начатый до прихода дочери разговор.
— Так. На чем же я остановилась? Ах, да ... вспомнила. После боя раненых отправили в санбат.
Тетя Зина была на фронте медсестрой и часто рассказывала истории из того времени.
— Когда подвода вернулась, уложили погибших, которых было приказано похоронить на местном кладбище. Повозка тронулась, и тут я заметила, что у одного солдата из уха потекла кровь. Подумала, может, это тот случай, когда можно реанимировать, крикнула вознице: “Стой!” Быстро сняли бойца с подводы, положили на землю, стала делать массаж сердца, другая сестра — искусственное дыхание. Ничего не помогало. Пульс не прослушивался, тело холодело. Тамара сказала: “Все, поздно.” Скорее от отчаянности, чем от уверенности, продолжала делать массаж, и тут кто-то сказал: “Опять кровь пошла.” Как на свершившееся чудо, смотрели на алую струйку крови, зигзагом растекавшуюся по шее между бугорками налипшей земли. Появился пульс, дрогнули веки. Случай, конечно, редкий, но я о нем совершенно забыла. Тяжелые, изнуряющие бои шли тогда. Не помню, сколько времени прошло, но немцы уже отступать стали. Однажды мы с девчонками постирушки устроили и тут слышу, кто-то ищет меня. “Зина Кривцова, к тебе пришли.” Подошел солдат, худой, бледный, благодарит за что — не знаю. Он рассказал этот случай, конечно, уже с преувеличениями, что чуть ли не из могилы его вытащили. Посмеялись, распрощались, ему отпуск дали на неделю. Больше я его не видела.
Тетя Зина встала, взяла нож, воткнула его в середину картофельного круга и стукнула по рукоятке кулаком.
— Как же мне надоела эта сушенина, ни запаха, ни вкуса. Не думала, что буду здесь мечтать о круглой картошке, обыкновенной картошке, сваренной в “мундире”. Эх, картошечка, картошечка, вареная, толченая, картофель “фри”. Слушай, пригласи на 8-ое марта свою подругу, может она ведро картошки принесет.
— Не принесет. Николай уже два месяца не летает, радикулит прихватил.
— А-а-а...
Тетя Зина села и продолжила рассказ.
— И что ты думаешь, я себе даже представить такого не могла: когда мы прибыли в Дудинку, на вокзале меня окликает один мужчина: “Зина, узнаешь?” Смотрю — вроде видела где-то, а узнать не могу. Смеется: “Воскресшего помнишь?” И только тогда я его узнала, он поправился, плечистый такой стал, прямо богатырь. Ну, обнялись, разговорились. Он сказал, что отработал три года на Севере и теперь возвращается домой, старики болели и звали к себе. Туту объявили посадку на поезд в Норильск, стали прощаться. Он достал из кар

мана толстую пачку денег, отделил половину и стал мне в руки совать, я, конечно, не взяла ни в какую, а он так растрогался нашей встречей, даже слезы на глаза навернулись.
— Да,- сказала мама, — гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойдутся.
Она замолчала, не зная, что еще сказать. Мама терялась перед самостоятельностью и авторитетом соседки.
Тетя Зина своих родителей не знала. Выросла в детдоме. Поступила в медучилище, закончила его, проработала два года в хирургическом отделении родильного дома, и началась война. Забрали на фронт. Всю войну прошла, на фронте со своим будущим мужем познакомилась. Вспыхнула любовь, да такая сильная, минуты не могли друг без друга прожить. После войны поженились. Долго не было детей, и вот долгожданная беременность.
Мама всегда чувствовала себя перед тетей Зиной виноватой: за то, что жила с родителями, за то, что её мать, Маринкина бабушка, “спасла” её от фронта и даже умудрилась выдать дочь замуж в середине войны за солидного человека, имеющего “броню”. “Броня”, защитившая в войну, оказалась слабой в мирное время. Папа остался без работы. Тогда он завербовался на Север, прихватив с собой жену и дочь. Мама говорила бабушке, что это еще хорошо, что так получилось, могло быть хуже. Бабушка не хотела отпускать внучку, но папа настоял на своем.
Тетя Зина провела рукой по пояснице.
— Что-то у меня спину заломило, и живот тянет, как бы мне раньше времени не родить, еще две недели ходить положено, пойду прилягу.
Мама испугалась.
— Может, скорую вызвать? А то от меня помощи никакой, в обморок падаю, когда кровь из пальца берут.
— Пока не надо.
Тетя Зина пошла к себе в комнату, мама с Маринкой — в свою.
Минут через двадцать из соседней комнаты послышался голос: “Люда, Людмила, иди сюда!”
Мама пошла к соседке. Вскоре выскочила и стала звонить по телефону, бросила трубку.
— Марина!
Дочь вышла в коридор.
— Доча, звони в скорую, не переставая.
Маринка трясущимися пальцами стала набирать номер скорой помощи, который все время был занят.
Из комнаты тети Зины доносились стоны, которые стали перемежаться криками. Мама постоянно выбегала то в свою комнату, то на кухню, то в ванную, испуганная и жалкая, она натыкалась на косяки, что-то разбила. Тетя Зина охрипшим голосом отдавала приказания.
Наконец, в трубке прозвучало:
— Скорая слушает.
— У нас тетенька рожает.
— Кто-нибудь из взрослых дома еще есть?
— Да, моя мама, она сейчас побежала к тете Зине.
В этот момент раздался такой крик, который, видно, был услышан и в диспетчерской скорой помощи. Дежурная быстро сказала:
— Адрес?
Маринка молчала.
— Девочка, ты слышишь? Адрес?