Все началось с проповеди его мамы о том, что ее мальчик собирается поступать заранее в университет, и моя долговязая фигура при этом совсем не желательна. Но это все неважно, потому что я ее не послушала. Если бы Гений узнал, что я ее послушалась, думаю, он запустил бы в меня чем-нибудь потяжелее карандаша. Так что ее слова не сыграли роли. Сыграло роль то, что гений — он гений и есть.
А я — лишь девчонка с растрепанными волосами и такими же нервами, еле складывающая двадцать пять с тридцатью.
Я действительно ему мешала, а может, пыталась в ответ помочь, но очень по-своему помочь....Так что — мешала. Еще весной, в конце учебного года. Я тащила его за собой на улицу, во дворы. Но что же я могла поделать! Если все звенело и было тепло, и в моем мире, в моем глупом мире уже наступило лето, самое настоящее лето.... Так что это я бросила его. Бросила специально. Признаться, меня немного обидело, что он принял мои слова спокойно.
Хотя он звонил мне. Трезвонил весь вечер. Я попросила маму отвечать, что меня нет дома.
Господи, как же мне тяжело! Лето мудро, лето знает...
Тьфу ты, крутится и крутится в голове. Настойчиво и навязчиво!
Как же надоело... .Откуда она вообще выплыла, эта фраза?
Пульсирует и колотится в мозгу... .Лето знает...
Да что оно, к черту, знает?! Что это глупое лето знает обо мне?!!

...Все это мозаика... Мозаика из моих мыслей. Этакий “паззл”, царящий в моей голове. Связных мыслей там почти не найти. Сплошные осколки...Обрывки...
А сейчас вообще пустота. Нет ничего. Есть только какой-то жаркий, летний дурман, навалившийся на меня... Мир потерял свои четкие границы, расплылся, растаял, как наваждение. Я плохо помню все эти дни... Я жива лишь наполовину. Иногда в мой полусон врывался солнечный рокот голубей, таких жирных и глупых, что они даже не разлетались, если на них замахивались ногой. А потом я снова уплывала в свой туман, в свое терпко-сладкое небытие. Я стала в эти дни очень плохой и ко всему равнодушной. Я ходила по улицам. Как вы понимаете, сказать, что это были не слишком порядочные улицы, значило не сказать ничего. По-моему, я даже несколько раз не ночевала дома.
У меня были компании. Я скользила перед ними тенью, и они все оставались для меня тенями. Безликими, безымянными.
Иногда я приходила в себя, сидя в ночном клубе или в чьей-то квартире, где на всех довольно было выпивки и сигарет. Сама я не курила, кажется, но с жадностью вдыхала сероватый, пряный дым. Он был похож на мою жизнь. Лето проплывало передо мной в дыму. Однажды я почуяла какой-то непривычный, сладковатый запах у их сигарет. У меня хватило ума не связываться с “травкой”, и я эти компании покинула навсегда.
Сорвалась с места, прихватив с собой лишь ничего не значащие лица в памяти и свою старую, уже малую ветровку.
В следующий раз я проснулась дома, под монотонные крики и угрозы моих родителей. Они ругали меня. Может, я действительно трудный, очень трудный подросток?! Конечно, от меня ведь так этого ждали...Я научилась отрешаться от их голосов. И не вни

кать в смысл слов. Я потеряла счет дням. Но уже не навещали меня в мыслях эти синие глаза и тонкие пальцы. И мне было легко. Я чувствовала себя невесомым воздушным шариком, готовым взлететь, лишь только отпустят его нитку...

===

Солнце резало глаза даже через крепко зажмуренные веки. Я моргнула и первое, что увидела, были свои же собственные руки, знакомые до каждой царапины, враз окунувшиеся в темную смуглоту. Лето пропекло их насквозь, прожарило, как цыпленка табака. Вот только держала я их отчего-то на весу, раскинув, знаете, как в “Титанике”.
А стояла я на подоконнике. Ласково кружилась за раскрытым окном девятиэтажная, нагретая до предела пустота. Я не помнила, как здесь оказалась и что хотела сделать… Но, кажется… догадывалась.
У меня подкосились ноги, малодушно заныло в висках, и я на коленях сползла на пол. Представляете картинку? Закрыла дрожащими руками окно.
Потом я попыталась это забыть. Но однажды все это выпало из моей памяти.

Потом я попыталась все это забыть. Но сегодня с утра память услужливо подсунула мне в мысли этот случай, и что-то должно было измениться. Я боялась. Да, я действительно начала бояться своего странного состояния, в котором могла сделать с собой все, что угодно. Я слезла с кровати, умылась. Из зеркала на меня смотрела я — совершенно новая. Худющая, как селедка, в три раза худее, чем была до этого страшного лета. Волосы были запутаны просто жутко, но стричься под мальчонку мне совсем не хотелось. Я расчесывала их и расчесывала, пока не задеревенели пальцы, крепко вцепившиеся в щетку. Мне приходилось вспоминать заново чувство того, что ты дышишь, чувство каждой капли воды на щеке. И это было чудесно. Я проводила пальцами по деревянному шкафу, по прохладному зеркалу и смеялась. Со стороны я бы показалась психом.
Но на самом деле рассудок только вот-вот ко мне возвращался. Лето знает, лето знает — это пели квадраты солнца, прильнувшие к подоконнику, пели капли воды на моих ресницах, шептало ковровое покрытие под моими босыми ногами, рокотали, клекотали голуби, присевшие на балкон...
Я, продолжая смеяться, закинула легкий рюкзачок на спину. Обулась и вышла на улицу.
У Гения добрые родители, они разрешат мне пожить у них какое-то время. Я уже знала, как поднимусь к нему по лестнице, я уже знала, как нажму кнопку звонка, разве что не знала еще, что я ему скажу. Но это было неважно. Он — самый настоящий Гений.
Я — ничто, пустое место, случайная ошибка природы.
Но раз лето свело нас, то оно знало, что оно делает.
В чавканьи моих разодранных кроссовок — все тех же!!! — мне опять слышался этот тихий звон.
Сладкая истома висела над миром. Я хотела прильнуть губами и пить это лето. Пить дерзкими глотками этот город и пить до дна. Тополиная запоздалая пушинка прилипла к уголку моего рта. Я шла, и я плохо представляла, что со мной будет дальше, но я точно поняла, что лето — мудро. Лето — знает.