Эдуард РУСАКОВ
ПОСЛЕДНЕЕ
РОЖДЕСТВО
“Наконец мы въехали в улицу прекрасного Берлина, где я надеялся отдохнуть в объятиях сердечной приязни... Но судьба смеялась надо мною!”
Николай Карамзин — “Письма русского
путешественника” (1791 г.)
Всю ночь ворочаюсь, не могу заснуть. Уже под утро задремываю
— и тут же подскакиваю от телефонного звонка. Междугородний, нет, даже
международный. Звонит дочь Соня из далекого Берлина: папка, привет, как
дела, жду тебя в гости на Рождество, на наше Рождество, ха-ха, не перепутай,
есть новости, надо бы обсудить, нет, это не телефонный разговор, да нет,
ничего страшного, новость приятная, приедешь, расскажу, нет-нет-нет, по
телефону не буду, жду, ты же сам собирался приехать, помнишь, вот и приезжай,
пока-пока.
“Не телефонный разговор” — чушь собачья. Какие могут быть секреты? Тоже
мне, конспираторша. Насмотрелась боевиков. Берлин — город шпионов. А вы,
Штирлиц, останьтесь... А я теперь ломай голову. И перезвонить не могу
— некуда: она же в студенческом общежитии, откуда там телефон. Легко сказать
— приезжай. Это ж надо визу оформить, на работе отпрашиваться, денег достать.
Пытаюсь снова заснуть не могу. Звоню в Берлин, моему старому другу Борису,
с которым вместе когда-то учились в мединституте и вместе работали в краевой
психобольнице, в глухой таежной деревне, и вместе любили рыжую лживую
Еву, но, вероятно, Борис любил ее крепче, потому что она таки стала его
женой, не моей, хотя говорила, что любит меня, не его, но все это было
так давно, плюсквамперфект, а потом Борис с Евой свалили в Германию (он
ведь немец, Борис-то, Борис наш Миллер), на родину его предков, где он
сумел отстоять, подтвердить свой врачебный диплом, и работал вовсю по
специальности, что, конечно же, большая редкость, то есть для бывших россиян,
то есть ему просто сказочно повезло в этой жизни, моему другу Борису,
и живет он с любимой женщиной, не могу сказать — с любящей, ибо рыжая
Ева частенько, особенно ежели подшофе, позванивает мне из далекого Берлина
и, захлебываясь пьяными слезами, бранит Бориса и зачем-то хвалит меня,
но я ей, конечно, не верю, как можно верить пьяной бабе, да и трезвой
ей верить нельзя, да и не об этом речь, а звоню я им для того, чтобы сообщить
архипренеприятнейшее известие, что собираюсь в конце декабря махнуть в
стольный град Берлин — попроведовать дочку Соню, отраду души моей, мою
кровиночку, студентку-отличницу четвертого курса филфака Красноярского
универа, которая вот уже три с лишним месяца проходит там, в Гумбольдтском
универе, на кафедре немецкого языка и литературы, годичную стажировку
и, вроде бы, пишет работу про дадаизм и русский футуризм, сопоставляя
Крученыха со Швиттерсом, да, Крученых — тот самый, что “дыр бул щыл убещур”,
а Швиттерс — тот, что некогда заявил, будто все, что он нахаркает — искусство,
ибо он художник, и ведь прав, собака, если,
конечно,таких фигляров можно считать художниками, так вот,
значит, я спрашиваю у Бориса и Евы, смогу ли остановиться у них на несколько
дней, не лезть же в женское общежитие к Соне, я, я, я, натюрлих, кричит
вечно пьяная и вечно молодая Ева, а потом они оба кричат, перебивая друг
друга и вырывая друг у друга трубку, мол, сейчас же, сию же минуту, отправят
мне по электронной почте приглашение, чтобы легче было оформить визу,
и что будут ужасно рады, и что они меня любят, я больше, я больше люблю,
вопит Ева, а я вернее и крепче, хохочет Борис, а потом они мне расписывают,
как мы все вместе, всей дружной капеллой, я — Соня — Борис — Ева, будем
праздновать Рождество, эх, Аркаша, Аркаша, кричит Ева через всю Евразию,
да так громко, что у меня звенят барабанные перепонки, эх, Аркашенька,
я для ради тебя, друг сердешный, приготовлю фаршированную щуку, как учил
меня мой пархатый папаша, а хочешь, кричит, зажарю тебе гуся с яблоками,
а хочешь, хочешь, но тут я прощаюсь и кладу трубку, боясь разориться на
разговоре.
Потом подключаю знакомых чиновников, чтобы ускорили оформление визы, загранпаспорт
мой, слава Богу, не просрочен, а в оставшиеся дни бегаю по магазинам,
покупаю гостинцы, подарочки для друзей и для дочери, наконец, виза получена,
билеты на самолет в кармане, осталось доделать кое-какие дела в больнице,
где меня хоть со скрипом, но отпустили в отпуск без содержания, с обязательством
к Новому году непременно вернуться, а я уж заранее знаю, что мне, как
я только вернусь, преподнесут сюрприз — дежурство в Новогоднюю ночь, уж
это всенепременно.
===
А в последнюю ночь перед отъездом мне вдруг приснился отец.
Будто иду я по улице и вижу сидящего на тротуаре старика — грязного, оборванного,
смердящего, просящего милостыню. Я бросил ему в жестяную банку серебряный
рубль, а он: “Спасибо, сынок, дай тебе Бог здоровья”, а я неожиданно понимаю,
осознаю, что это же мой отец, которого я вообще-то никогда в жизни не
видел и видеть не мог, он погиб в 44-м или 45-м, где-то в Восточной Пруссии,
во всяком случае, мама получила от него последнее письмо из Восточной
Пруссии, а потом — все, как отрезало, словно в воду канул, скорее всего
погиб, пропал без вести, и ни он меня, ни я его — мы друг друга ни разу
не видели, ведь родился я уже после ухода отца на фронт, а мою фотокарточку
мама ему так и не послала, как он ее ни просил... а потом я проснулся
с бешено бьющимся сердцем и больше заснуть уже не смог.
Забежал напоследок в больницу (дурдом есть дурдом), потом — беглый визит
к жене Ларисе, с которой
Скачать полный текст в формате RTF