Евгений ХУДОБИН

СОН У БАБУШКИ

Не надо ни вареньица, ни сливочек снятых.
На сон поведай, бабушка, как прежде, о святых.
Как довелось угодникам за веру пострадать.
Прилягу я на старую железную кровать.
Как наяву услышится негромкий голосок:
“Куда мы, тятя, тятенька?” “Спи, доча, путь далек.
Знать, кто-то позавидовал мозолям моим.
Идем на поселение в пропащий край Нарым”.
Уже во сне привидится к попу ночной побег.
Разбойно режут розвальни живой визжащий снег.
Не по себе бегляночке, а он — огонь в крови.
Благослови их, Господи, хоть ты благослови.
Но вот уже супругами, они назад летят:
“Простите нас, родители!” До гроба не простят.
Бог милосерд и милостив к измученным виной.
Троих детишек нажили как раз перед войной.
Как из тумана выплывут сибирские тылы —
Бараки, боксы, беженцы и скудные столы.
Ее увижу в ватнике. На голове платок.
На станции, родимая, ворочает песок.
Увижу стены белые, кровать и чью-то тень:
“Проснется ли, сердешная?
Пошел четвертый день”.
Проснулось тело бренное, но, словно в клетке, в нем
Душа еще помечется болезненным огнем.
Но выдюжит и выживет, и душу сбережет.
Последняя картошечка ладони обожжет.
Прижмет детей порывисто: “Есть еще Божий суд!”
Три огонька в подсвечнике надломленно мигнут.
Ее судить не нашему, но Богову уму:
Сошьет себе холщовую сиротскую суму.
Есть в людях милосердие, коль у чужих ворот
Им подавали хлебушка в тот исхудалый год.
А дети еще вырастут, и жизнь пойдет на лад.
Ты расскажи мне, бабушка, о том, как страшен ад.
Ты расскажи мне, бабушка, мне это нужно знать,
Как довелось угодникам за веру пострадать.

г. Кемерово
№3-4, 2000

Борис КОСЕНКОВ

НЕБЕСНЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Шедевры пишутся шутя.
Короткий вдох, разбег недолгий —
И вот вам дивное дитя,
И мир заходится в восторге.
Шедевры пишутся легко,
Без мук, потений и пыхтений.
Тряхнул башкой, махнул рукой —
И ты уже бессмертный гений.
Шедевры пишут на бегу:
В столичной буче очумелой,
В бою, с косою на лугу
И за минуту до расстрела.
Шедевры пишут черт-те как:
И на песке, и на дискете,
И жженой спичкой на клочках,
И свежей кровью на манжете...
Не лез из кожи, пуп не рвал,
Не изводил годами стружку —
А просто Бог поцеловал
Тебя, везунчика, в макушку.

ОСОБЕННАЯ СТАТЬ

Русак и кожей и нутром,
я не приучен суетиться.
Покуда не шарахнет гром,
мне даже лень перекреститься.
Кто в мудрецы, кто в силачи,
кто метит в “золотые руки”
а я зеваю на печи,
наяривая пуп от скуки...
Но только жареный петух
Мне в темя беспардонно клюнет —
как закипит мой гордый дух
и на покой со смаком плюнет.
И я встряхну свою страну,
околочу соседям груши,
в пустыню реки заверну
и горы рудные порушу.
И нагоню на немца страх,
и, калькуляторы срывая,
не озабочусь второпях,
куда там вывезет кривая...
А там, глядишь, уже опять
лежу, почесывая... шею...
“Умом Россию не понять...” —
в который раз вздохнет Европа.
Добро сочтет и приберет,
достанет заваль из заначки
и сунет в мой бездонный рот
пакет гуманитарной жвачки.

г. Самара
№3-4, 2000 г.

Д. КАТЦЫН

ОДЕССА

Пестреет зелень мостовой
Горстями сумеречных лилий.
За дымкой штор босой Вергилий
Ведет к рассвету берег свой.
На голой тьме расселся город.
Бандитский шум сведет с ума.
В горшке безмолвная хурма
Приподнимает зябко ворот.
“... похолодание”. С небес,
Таща за шерсть кошачий бриз,
В пологий моря парадиз
Уткнулся чей-то желтый перст.
“Вот-вот — я вам же говорил:
Ему не нужно было с нами
Идти переть в порту “салями”! ”
“Спартак” опять не победил”.
Мир полон грязи и растений.
Голодных луж и белых дней.
Спина лежит. Вперед по ней
Летит дрожь мелких неврастений.
В Одесский порт пришел “Берлин” —
Сутулый, но далекий Канту,
Под бортом пряча как инфанту
Тень от недавних субмарин.
Фонтан пятнадцать. Серый домик.
Киоск в газетной чешуе.
Два фото — дань своей семье,
И дыма папиросный слоник.

г. Красноярск
№3-4, 2000 г.