Виктор КИРИЛЛОВ
ВАНЬКА
(Дети военного времени)
Где ты сейчас, мой одноклассник и друг детства, Ванька Пяткин?
Как ни с кем из друзей детства, мне бы хотелось встретиться с тобой или,
хоть краем уха, узнать твою судьбу.
Говорят, имя человека предопределяет его судьба. А какие судьбы складываются
у Иванов на Руси? Разные. Одни родились Иванами сразу, богом меченые,
и мы, потомки, вспоминаем их: одних великими, других не совсем, а третьих
подленькими, жалкими, продажными, потому что их никак из истории не выбросишь.
А сколько в России “Ванек” никому неизвестных, которые так могли быть
полезными ей. Но судьба распорядилась иначе, чем мне хотелось бы, с моим
другом Ванькой Пяткиным. Судьба его сложилась “фамильная” и основа этой
фамилии был корень “пят”.
Детей в семье было пять, землянок тоже пять на склоне горы, в одной из
которых жила Ванькина семья. Учился Ванюшка на пять, но только по письменным
(грамматика, арифметика). Не часто он баловал Александра Даниловича Ставера
(директора начальной школы № 60) своим посещением школы. Сочувственно
относился к нему наш первый учитель, участник великой Отечественной войны
с первых дней. После победы над гитлеровской Германией был переброшен
на восток, вернулся он в родной Ужур в 1946 году и сразу стал учить детей.
Назначили его директором начальной школы № 60.
Довоенную биографию нашего любимца-учителя ( да, сначала любимец, а потом
учитель), не знаю. Роста он был выше среднего, с фигурой гимнаста. В нём
чувствовалась какая-то взрывная доброта. Внимательные, живые голубые глаза
видели каждого, но особенно теплели при взгляде на Ванюшку. Не ругал его
наш учитель за пропуски и даже не поучал, а как бы напоминал:”Ваня,ты
опять пропустил”. Он знал, что совестливый Ваня, без причины, по разгильдяйству,
не прогуляет. Часто Александр Данилович приходил к его отцу в их “жилище”.
Отец у Вани был глухонемой. Работал он сапожником дома, но надо сказать,
сапожник был отменный.
Не знаю почему, но среди нас, пацанов, было поверие, что все глухонемые
необычайно сильные и страшно нервные. Поэтому-то мы не очень лезли к нему
на глаза, хотя повода он для опаски не подавал. Александр Данилович легко
разговаривал с ним на этом бесшумном языке и, как говорил Ваня мне, —
отец обещал каждый день отпускать его в школу. Но проходила неделя другая,
и опять он частым гостем не становился в школе. Мать Вани работала в колхозе
“Сибпартизан”. Колхоз был рядом с Назаровской улицей (на которой жили
Пяткины). Но они-то жили, получалось, с торца улицы. Да и улицей-то её
назвать можно было с большой натяжкой. Начиналась она от “песочных ям”
и заканчивалась спуском к речке “Ужурке”, на которой по склону располагались
“жилища-землянки”.
Песочные ямы были основной сырьевой базой для производства строительных
материалов у жителей близлежащих улиц. Здесь велись “разработки” глины,
— красной, желтой и белой. Белую глину мой дед Семен брал на кладку печей.
Удивительно и непостеижи
мо разумно создал бог землю, — заложил в её недрах и поверхности
столько богатств, для всего живого на земле.
Вспоминаю как строились эти “назаровские и растеряевские” улицы после
страшного лихолетья. Как все тянулись к жизни, любви и уважению друг к
другу. Куда все девалось? Оставлю эту тему нашим идеологам и философам.
В 1948-49 году начали строительство своего жилья и Пяткины. Рядом с жилой
землянкой стали рыть землю под новое жилище. Конструктивным материалом
для стен служили “саманные” блоки. Изготавливались эти блоки следующим
образом копалась вручную яма, загружали в неё глину с соломой и начинали
месить ногами. Эта работа была — женщин и ребятишек. Затем, доведя это
месиво до определенной вязкости, раскладывали по деревянным формам, изготовленным
из досок.
После заливки форм их оставляли на несколько недель на открытом воздухе
( в зависимости от погоды). Самое активное участие в производстве “саманов”
принимали, конечно, мы — пацаны. Как мы потом гордились, глядя на освобожденные
из опалубки -”блоки-саманы”!
Строились Пяткины три летних сезона. Мой дед Семён сложил им печку. Умел
дед завораживать окружающих первой растопкой печи. Закладывал дрова в
топку печи сам, долго колдовал с задвижкой, устанавливая её на определенный,
одному ему известный, топочный режим. Затем дед несколько раз обходил
вокруг печи, что-то бормоча (похоже заклинание от дурного глаза) садился
на корточки и поджигал лучины. Некоторое время сидел, глядя на разгорающиеся
дрова и медленно закрывал дверцу. Затем, не прикасаясь к кирпичам, медленно
водил руками вокруг топки и прислушивался к начинающему пению в трубе.
Что слышалось мастеровому в этом пении, одному богу да деду было известно.
Усы его начинали шевелиться, и рот медленно растягивался в улыбке.
Снимал дед фартук, садился на стул , и от него, как и от его “детища”,
растекались теплые обнимающие плоть и душу волны. Кто может описать радость
этой несчастной семьи? Нет, не было необузданного восторга, слёз радости
и объятий. Дети подошли к стоящим родителям, прижались, притихли и долго
смотрели, переводя глаза с деда на печку. Сколько в этих глазах можно
было прочитать пережитого и согревающего чувства на будущую жизнь. Пока
шла бессловесная передача и приёмка печи, соседи тихо вышли из жилища.
Глухонемой отец, конечно, не слышал, как вышли соседи. Оглянувшись и никого
не увидев, что-то выразительно зажестикулировал руками перед же