— Это ты этим его?
— Этим.
— Так как же ты на него напоролся... или он на тебя?
— Да мы шли вместе.
— Как вместе?
— Ну, он сзади сопел. Идет и идет. Я думал, это вы, остановился, хотел закурить, а он на меня и бросился.
— А чего же не кричал?
— А чего кричать. Он молчит, а я что, баба, верещать на весь базар. Да и некогда было, боролись мы.
— Ну ты погляди-ка на него, борец. Цирк тут, что ли. А если бы он задавил тебя?
— Ну так на войне каждый день если бы, да кабы. А я приучен с детства сам себя защищать.
— Ишь ты какой. А скажи-ка, Аника-воин, чего же ты отстал? Уснул?
— Да вроде и нет. Шел, дремал помаленьку. Да я думаю, он тоже кемарил на ходу. Такие же бродячие, вроде нас. Вот и столкнулись. Недоразумение вышло.
Тертычный аккуратно обтер нож о плащ немца, покачивая на ладони подумал немного, и протянул его Саньке.
— Возьми, Гораздов, трофей на память. Завоевал в бою. Характерный ты мужик.
Еще раз внимательно оглядевшись, он подозвал к себе Витьку Михалева.
— Михалев забери у фрица документы, отведи взвод ближе к берегу, и займите круговую оборону. А я втихую пошукаю кругом, определюсь на местности.
Передав Витьке свой автомат, он повесил на шею шмайсер, выдернул у немца запасной рожок из-за голенища сапога, сунул его за пояс, и нырнул в туман. Санька с трудом поднялся, подошел к лежащему немцу. Не было у него на душе ни злости, ни жалости к лежащему на земле человеку, только что убитому его руками. Постоял молча, потом бросил рядом нож, повернулся, и пошел, не оглядываясь, к берегу.
Взвод расположился в кустах на бугорке почти у самой воды. Лейтенант хотя и успокоился, никого не обнаружив поблизости, все-таки выставил посты, а остальным приказал до рассвета дремануть пару часов. Однако несмотря на смертельную усталость, у бойцов сон как рукой сняло. Только Санька сидел, привалившись спиной к колесу телеги. Все тело ныло, руки и ноги были как ватные. Подошел Юсуп, присел рядом.
— Ну что Саньк, живой?
— Да живой, ноги только гудят и руки не поднять. Перетрудился однако.
— И как ты такого жеребца уделал. Здоровый фриц.
— Не знаю, Юсуп. Я же говорил, по недоразумению все вышло. Сильно жить, наверно, захотел. Много в моей жизни было всяких недоразумений. Ты знаешь, я и родился недоношенный. Мать так и звала меня — недоразумение ты мое...
— Ну, тогда не горюй. Недоношенные говорят живучие. Сто лет тебе жить. Ну ты дремани немного, отдохни. А я пока похожу тут покараулю. Как бы чего не вышло, еще какой-нибудь недоразумений.
Юсуп подсунул Саньке под голову свой вещмешок, кряхтя, поднялся, поддернул винтовку на плече и пошел, сгорбатившись, с трудом поднимая ноги в стоптанных сапогах. Дунька семенила за ним, тыкаясь острой мордочкой в полы шинели.
Санька, прикрыв глаза, смотрел ему вслед, с неожиданным для себя и удивительным чувством детского умиления и нежности. “Хороший ты мужик, Юсупка. Да и вообще все люди кругом хорошие. И жить хорошо. Сидеть бы так долго-долго...”
...Засыпая, он сладко засопел.
Солнце, медленно выходя из-за реки, топило полосы тумана, и он оседал мокрой пыльцой на Санькином курносом носу. День разгорался. Еще один день на Земле. Что он принесет людям...

г. Красноярск
№2, 1999 г.

Из антологии ДиН

Светлана КУЗНЕЦОВА

БРАТУ

Детства надкушенный пряник,
Старых страданий страна.
Голубоватый торфяник,
И над горою луна.
В этой стране, где навеки
Голубоваты снега,
Голубоваты реки
Горестно бьют в берега.
В голубоватом рассвете
Прошелестели шаги.
Встали мы, странные дети,
Посередине тайги.
Мы ничего не умели,
Мы ничего не могли.
Но голубые таймени
В сети нехитрые шли.
Наше ружье-самоделка
Било без промаха в глаз.
Голубоватая белка
Падала с ветки не раз.
Нет и не будет возврата
Странникам в эти миры.
Вот и приходит расплата
За голубые пиры.
Вот и приходит расплата
За голубые пиры
Горем веселого брата,
Болью беспечной сестры.

1976 г.