А. ВЕНГЕРОВ, С. ВЕНГЕРОВ

ПИСЬМО ПОСЛЕДНЕГО
ИМПЕРАТОРА РОССИИ
И НЕКОТОРЫЕ МЫСЛИ
ПО ЭТОМУ ПОВОДУ

Странный век кончается за окном... Динамичный, не в меру суетливый, трагичный, едва ли не “окаянный”. Скажите, милостивый государь, ну что может быть общего между гужевым, то бишь лошадиным транспортом широкого бытового назначения и аэробусом А-340 конца века, переносящим обывателя через океан за восемь часов беспосадочного перелета? Или между опытами Кюри и вполне утилитарной “домашнего пользования” атомной бомбочкой, которой в конце века размахивают все большее количество олигофренов? Мало общего! И все же, все же. И, главное, в этом общем — люди и, особливо — правители, власть которых простирается далеко за пределы собственных дворов и двориков, определяя судьбу и будущее поколений.
Давно, еще великими антиками, подмечено, что коллизии людских взаимоотношений меняются чрезвычайно слабо, если вообще меняются, хотя в том, что касается ушедшей невозвратно формы выражения чувств и эмоций, современное действующее лицо, и, в частности, власть предержащее, могло бы только позавидовать недавним российским предшественникам. Это наличие высочайшей внутренней культуры, которая опиралась на сочетание образованности, чувства собственного достоинства и такта (уважения к окружающим), кажется окончательно и бесповоротно утеряно нашими современниками, подобно искусству и желанию писать письма. Посмотрите, как власть расправляется со своими то ли соратниками, то ли подручными, то ли искренними исполнителями, в одноминутье (не — в одночасье) выкидывая их из “круга первого” кого на дальнюю околицу, кого в небытие. И последнее достижение российского всевластия — жертвы узнают о своей незадачливой судьбе из СМИ! При этом накануне — клятвы в поддержке и всемилостивейшем покровительстве, в прямом и переносном смысле — до скончания века (благо — грядут там плановые выборы). Главное — проще, без сантиментов слюнявых, благодарностей и прочих ненужностей. “Пшел вон!” — ясно и понятно. Однако самое трагикомичное (ибо населению — народу расплачиваться) состоит в том, что суть глупейших и необъяснимых поступков незыблема, как сейсмически устойчивый фундамент. Судите, читатель, сами.
Собирая в течение десятков лет книги, гравюры, письма, документы, так или иначе связанные с домом Романовых, большевистским правительством и вообще с властью, наткнулись мы на письмо Николая Александровича Романова, Государя Императора, адресованное должностному лицу его правительства. Тональность письма поразила своей теплотой, внимательностью и благодарностью пишущего. Перечитывали его множество раз, в том числе вслух своим друзьям и знакомым, и каждый раз — наслаждаясь музыкой слога великого (без преувеличения) русского языка и полным отсутствием связи между его ласкающей душу формой и “сухим осадком”, суть которого — в увольнении (отстранении) от должности “уважаемого адресата” — Министра народного просвещения. Разрыв этот — между формой и содержанием — приводил нас в неистовый трепет, и нас пронизывала благодарность к тому времени, когда, по сути, снимая бездарного чиновника, его начальник (в данном случае — Монарх, Император Всея Руси) так вежливо снисходил к недостаткам подчиненного и изысканно исполнял эту пренеприятнейшую процедуру. И это было на Руси каких-нибудь сто лет назад, без малого всего лишь

36 тысяч дней и ночей в минувшем историческом мгновении. Вот это письмо, полностью, без сокращений (см. факсимиле):
25 Марта 1902 года.
Любезный Петр Семенович,
Во время последнего Вашего доклада мы вторично затронули вопрос о проекте преобразования средней школы, но не договорили до конца в виду позднего времени.
Вы, вероятно, заметили, что я возвращался к этому предмету в течение недели. Должен Вам откровенно сказать, не лежит у меня сердце к этой быстрой ломке нашей школы, не столько по отношению к самому проекту, сколько в своевременности его — именно теперь в и без того смутное время. Скорый пересмотр действующего положения средней школы, торопливая выработка нового проекта и внесение его в Государственный совет — все это носит характер какой-то вынужденности, даже уступки давлению так называемого общественного мнения. С такой точки зрения я смотрю на затронутый вопрос и именно поэтому мне постановка эта представляется опасною.
На мне лежат страшная ответственность перед Богом и перед Россией, тяжесть которой я несу сознательно один.
Но, по-моему, эту ответственность только и можно нести, когда сам являешься хозяином своих желаний и действий.
Как раз год тому назад я Вас призвал на трудный и даже опасный пост Министра Народного Просвещения.
Вы, с благородным чувством долга и преданности мне, приняли на себя новую обузу, за что я навсегда останусь вам благодарным. Все в России поняли суть вашего нового назначения в смысле моего желания успокоить и умиротворить взбаламученное море учащейся молодежи, а затем уже внести желательные перемены в школьной системе.
Но, к сожалению, первого условия не удалось достигнуть, по не зависящим от Вас причинам.
Как же думать о постройке нового здания на движущемся песке? Вы употребили все Ваше умение, чтобы быть мне в помощь в таком трудном и новом деле.
Если вы в этом не успели, то виноваты обстоятельства, сложившиеся так неудачно.
Я решаюсь поэтому откровенно вам сказать, что мы должны теперь расстаться. Возвращая Вам оставшийся доклад, с сутью которого я не согласился, — прошу вас, Петр Семенович, быть у меня в свое время с последним докладом — завтра и верить моим чувствам сердечной благодарности, искренней дружбы и глубокого к Вам уважения.
Письмо это было написано еще 25 Марта, и я сегодня 5 апреля только посылаю его Вам, желая этим показать, что я не торопился с исполнением раз принятого решения. Николай”
Выделим из этого примечательного “рескрипта об увольнении” несколько ключевых, на наш взгляд, мест: “ .:. в это и без того смутное время” — речь идет о самом начале XX века (!). “ ... даже уступки давлению так называемого общественного мнения”. “На мне лежит страшная ответственность перед Богом и перед Россией, тяжесть которой я несу сознательно один. Но, по-моему, эту ответственность только и можно нести, когда сам являешься хозяином своих желаний и действий”. В этой фразе можно без труда разглядеть всю драму последнего русского царя, дать к ней обширный комментарий, но делать этого все же не стоит — полезнее осмыслить ее молча, без навязывания посторонних сентенций.
Переводя в очередной раз дух от восторга, мы невольно заинтересовались сутью проблемы, и неожиданно восхищение тоном и формой письма сменилось тоскливым ощущением болезненной “знакомости ситуации”, когда решения на высшем государственном уровне принимаются явно поспешно, без оценки не только стратегических и близлежащих последствий, но по схеме столь близкой безмятежному российскому духу, исповедовавшему во все времена не столько заповеди всевышнего, сколько бездумное “Авось”, не раз приводившее участников событий в “недоумение”,