— Какой клиент? — не понял Алексей, спьяну думая, что она цитирует известную кинокомедию.
— Светкин, — сообщила географичка на правах лучшей подруги.
Между тем раздались шумные возгласы, — новый сотрудник должен бы что-нибудь сказать.
Высокий и широкоплечий, Увражкин был робок и застенчив даже тогда, когда случались застолья. Теперь же бодро встал, выпил миниралки и проговорил какую-то длинную красноречивую чепуху. Семенкова под аплодисменты для Алексея Дмитриевича пробиралась к выходу. Он сел, нагнулся к Марине Владимировне:
— Она что, ради спортивного интереса их меняет?
— Светлана Федоровна — профессиональная спортсменка...
Как только до Алексея дошел смысл сказанного, он потерял всякое сознание. Не упал, конечно, а продолжал сидеть, даже выпивал, но был, как говорят в таких случаях, “на автопилоте”.
— O tempora! O mores!* —угрюмо бубнил Увражкин. — Вот и в школе начинают уже появляться случайные люди...
Утром он проснулся неизвестно где. На потолке вместо его гениально простой лампочки висела чужая хрустальная люстра. Значит, потолок чужой. А если чужой потолок, то стены тоже должны быть чужими. Алексей соображал с трудом. Обведя глазами вокруг, понял: он в какой-то квартире.
Тогда Увражкин кое-как сел на двухспалке и только теперь заметил — он голый и не один. Рядом ничком спала женщина. Осторожно приподняв одеяло, увидел ее далеко не совершенную, но абсолютную наготу.
Алексей попробовал припомнить вчерашнее. В мутном сознании всплыл какой-то боккаччиевский сюжет. После Дня учителя, глубокой ночью, перед его глазами в темноте очень долго прыгала луна. Потом она раздвоилась и стала отчетливо похожа на женскую ягодицу.
Оглядевшись повнимательней, Увражкин заметил на полках книжного шкафа фотографии в рамках.
— Ага! Вот и ключи к разгадке. Целая связка.
Подойдя к одиночным и групповым фото, он почувствовал, что головная боль усиливается. Хотя чего другого было ожидать.
Со всех снимков улыбалась Марина Владимировна. Одна, с бывшим мужем, сколлегами. Алексей нашел и ту, которую искал. Ему припомнилось, как бездушно, механически Светлана Федоровна дает уроки, за три года скопив столько планов к ним, что, по ее собственному признанию, дома она о школе напрочь забывает. А со своими клиентами разве у нее не та же механика? Бездушная, нетворческая механика разврата.
Ему вдруг захотелось уйти незаметно. Но было поздно, Марина уже не спала и рассматривала его, как подарок, когда с ним остаются наедине. Алексей не чувствовал ее взгляда. Он повернулся, занятый своими мыслями, и на мгновение окаменел, став похожим на античного атлета. Но внутри он был современным человеком и быстро натянул плавки.
Географичка накинула халат. Чувствуя его замешательство и давая время освоиться, ушла на кухню. Пошумев водой и позвякав посудой, она вернулась.
Алексей Дмитриевич был уже в костюме, но в таком измятом, что по этому виду соревнований брюкам и пиджаку присудили бы ничью.
— Сейчас кофе попьем. Как голова?
— Спасибо, лучше, чем сердце, — ответил он, терзаясь теми мыслями, которые Семенкова назвала бы комплексом.
Марина Владимировна удивилась:
— У тебя больное сердце? Такой сильный, мускулистый. Никогда бы не подумала.
Алексей не стал ничего ей объяснять. После кофе он попросил листок бумаги и написал заявление на расчет. Географичка отказалась его передать и все пыталась выяснить, почему он решил “сбежать”?

* О времена! О нравы! (лат.)

— Хорошо, тогда скажи: заболел, — почувствовав после горячего напитка облегчение, Увражкин резко встал: — Ладно, я — домой.
— Может, возьмешь ключи от моей квартиры? — предложила Марина Владимировна, и в этот момент все ее среднее стремительно полетело вниз.
В общежитии, проходя мимо, он заглянул в видеосалон. На звук открываемой двери не повернулся ни один из зрителей. На экране полуголые мужчины и женщины что-то делали, но было ясно: это только прелюдия. Кульминация еще впереди.
“Произошел русский сексуальный бунт, — подумал Увражкин. — Бессмысленный и беспощадный, — поглядев на старую вывеску “ленинская комната”, язвительно добавил: — Товарищи! Сексуальная революция, о которой так долго не говорили большевики, свершилась”.
Он поднялся к себе и завалился спать...
Светлана Федоровна пришла на четвертый день.
С самого утра через город шел мелкий противный дождь. Так весной по полю течет бесконечно серая лавина мышей, мокрохвостых грызунов, которые за зиму отъелись и дали приплод в геометрической прогрессии под снегом в неубранной с осени пшенице.
Застав Алексея небритым, похудевшим и необстиранным, она однако ж упрекнула его за то, что он даже не звонит в школу. Но в болезнь поверила.
За эти дни в общежитии на диване и в офисе на стульях Увражкин одиозными мыслями до того истрепал себе нервы, что они стали у него, как мочальный хвост бумажного змея.
Он помог Семенковой снять плащ, неожиданно прикоснулся губами к ее руке. Светлана тряхнула кистью так, словно на нее вскочил тарантул.
— Уколол? — Алексей машинально погладил ладонью свою потенциальную бороду.
— Нет, просто неприятно. Не люблю я этого.
Она села на диван, достала сигареты. Увражкин подсел к ней и, пересилив смущение, обнял ее талию. Семенкова не шелохнулась, но посмотрела на него, как на двоечника:
— Да ты еще болен, а сказал: завтра придешь в школу.
— Я не болен и не болел. Я люблю тебя, Света!
— Вот это да! Ночуешь с одной, а любишь другую.
“А-а-а, проклятая географичка всей школе разболтала!”...
— Ты ведь тоже со многими спишь. Я знаю. Ну и пусть, — Алексей попытался впиться в ускользающие губы.
— Уймись, урод! — вскричала Светлана, видя, что ей с ним не совладать.
Ярость из сердца хлынула в его мозг: “Это кто же мне такое говорит?!” И он, не помня себя от бешенства, ударил ее ладонью по лицу. Семенкова схватилась руками за голову, а Увражкин попутно съязвил:
— А Достоевский прав — пощечина действительно напоминает шлепок мокрой тряпки.
Светлана убрала руки. Сухое лицо ее пылало гневом и ненавистью. На левой щеке алел жестокий поцелуй его пятерни.
— Эх, ты-ы, а я-то думала...
— Это ты: “эх, ты!”
— Ну, все, теперь тебе крышка, — прошипела она, задыхаясь от злой обиды.
Алексей презрительно скривил губы:
— Сутенерами пугаешь? А это видела?! — он проворно достал из шкафа револьвер и взвел курок. — Ну-ка, ступай отсюда!..
Под пистолетом, прыгающим от восторга, потому что уже никому не подчинялся, а был сам себе хозяин, Светлана Федоровна нащупала плащ и быстро удалилась.
Алексей Дмитриевич не вернулся в школу, но вернулся к Марине Владимировне. Сейчас они воспитывают свою двухлетнюю дочь. Светлана Федоровна уехала жить к родителям. А совсем недавно в лагерной больнице умер от туберкулеза бывший сменщик Увражкина, который был осужден за утерю нагана.

г. Кемерово
№3, 1998 г.