Евгений ПОПОВ

ОБМЕН ВАЛЮТЫ

“Все силы человека должны быть направлены на то, чтобы с каждым часом становиться лучше, чем есть”.
Л. Толстой

“Сложно иногда бывает,
Но всегда вперед идешь.
И, как будто, запеваешь,
Песню громкую поешь”.
Н. Фетисов

Сибиряк Небритых и коммунист Горчаков стояли в очереди на обмен валюты в том пункте одноименного названия, который, как известно, расположен в полуподвале. На улице какого-то отмененного вождя с полузабытой фамилией, которую, с одной стороны, никто никогда не помнил, а с другой — мы все теперь живем в новой реальности, у нас есть новые, не менее значительные вожди, так какое нам дело до старых?
Вечерело. В очереди, кроме коммуниста и сибиряка, стояли еще человек десять, включая проститутку в короткой облегающей юбке с блестками, подростка новой формации в малиновом пиджаке, пожилую женщину в фуфайке с надписью “КЭМЭЛ” и лысого мужика, более похожего на “лицо кавказской национальности”, чем на иудея, каковым он, по его признанию, являлся.
— Знаешь анекдот? — сказал коммунист Горчаков. — Действие происходит У ТЮРЕМНОМ ЗАМКЕ. Один другого спрашивает: “Что такое теория относительности?” Другой отвечает: “Это — вот ты все ходишь-ходишь, а на самом деле — сидишь...”
— Пошел ты на... — ответил сибиряк Небритых, не расшифровав, впрочем, это сакраментальное слово, обозначенное тремя точками. У сибиряка Небритых было тяжелое детство, проведенное под глыбой тоталитарного режима в семье, подверженной влиянию алкоголя. Но как лишь он паспорт-то получил, так тут же начал трудовую и диссидентскую деятельность в геологических экспедициях и на страницах неподцензурных изданий. А от Горчакова его родители, высокопоставленные советские чиновники, отказались почти сразу. Ведь этот баловень судьбы с детства лишь трахался, фарцевал да вступал в партию. Вступил, когда уже было поздно.
— Ты зачем в партию-то вступил, когда уже было поздно? — спросил Небритых.
— А кто б меня туда раньше взял? — охотно отвечал Горчаков. — А, впрочем, какая разница — раньше, позже, никогда? Я лично никакой разницы не вижу.
— Я тоже, — сказал Небритых, и друзья надолго замолчали, вспоминая свою счастливую юность, проведенную в стенах Московского геологоразведочного института им. С.Орджоникидзе, где, заполняя различные прошения о материальной помощи, они наконец-то научились правильно писать такую трудную фамилию. Не ОрджЕникидзе, а ОрджОникидзе. Немногие в нынешней, умытой грозами России, обладают этим знанием.
Очередь продвигалась медленно. Честно нужно сказать — таинственно и медленно. Число было 10 июля 1995 года от Рождества Христова.
10 июля 1995 года от Рождества Христова... Под плакатом, фиксирующим точное взаимоотношение двух новых друзей, рубля и доллара, симметрично сидели двое служивых, одетых, несмотря на жару, в пятнистые бронежилеты. Да и без автомата Калашникова не обошлось — каждый держал на коленях, как ребенка!
Именно они и регулировали очередь мановением пальца, согнутого в крючок. Люди видят, что палец мента, со

гнутый в крючок, манит их войти, они и входят — для свершения либо прямой, либо обратной валютной операции. Ведь так уж устроены эти люди, одним нужны доллары, другим — рубли, третьим вообще ничего не нужно. А ведь это всего лишь ТРИ из бесчисленной разновидности людей, понимаете?..
— Что-то очередь продвигается медленно. Честно нужно сказать, таинственно и медленно, — начал было коммунист Горчаков, но тут один из служивых вдруг неожиданно для всех встал и... поманил пальцем очередного посетителя, которым, согласно порядку вещей, оказалась проститутка. Одернув свою красивую одежду, она шагнула за роковой порог и исчезла за его пределами, а также за пределами этого короткого, но правдивого повествования, заметим мы, морщась, как от зубной боли.
— Странно, — сказал признавшийся иудей, — куда как странно.
— Что же тут странного? Наверное, работает всего одна касса, отчего и очередь. И движется медленно, — степенно объяснил подросток в малиновом пиджаке, и сибиряк Небритых, коммунист Горчаков невольно отметили, что он, вопреки своему обличию и прическе “полубокс”, говорит на правильном, истом литературном языке, а не на “новой фене”, столь характерной для “новых русских” — действительно странно. И то, и это. А, впрочем, в мире гораздо больше есть странного, чем нам кажется. Вот, например, этот рассказ...
— Да я не о том, — продолжил иудей, — я о, что вот вы, например, заметили или нет — ДЕВУШКА-ТО зашла, да?
— Да.
— А оттуда НИКТО НЕ ВЫШЕЛ!
И он торжествующе посмотрел.
— А хто оттудова должен был выйтить? — громко спросила старуха-“КЭМЭЛ”, обнаружив своей речевой характеристикой подлинную сословную сущность себя, как выходца из низших кругов послевоенного колхозничества, отдавшего свою жизнь воспитанию чужих детей города Москвы, которые выучились на рояле и английскому языку, отчего теперь управляют страной.
— Очередной клиент, матушка, — ласково сказал лысый, которого мы уже больше не станем называть иудеем, чтобы наши оппоненты с двух сторон не подумали чего-нибудь, будто мы на чем-то концентрируемся.
— Дак... вить... там, однако, и друга дверь есть, — горячо продолжила старуха, но ее волнения никто не разделил: очередь переминалась с ноги на ногу, замолчав, казалось, навсегда.
— Кретины, — практически молча резюмировал сибиряк Небритых, отнесясь к своему товарищу, и тот укоризненно поднял брови...
— Далеко же ты удалился, друг, по дороге прогресса в сторону деградации, — укоризненно поднял брови коммунист Горчаков. — Разве имеется право определять одним словом целый народ, да еще такой великий народ, как народ России, который принудили стать подопытным стадом для проведения всех тех великих экспериментов, на которые пустились самые говенные умы нашего столетия?
— Успокойся, кретины — это мы все, — успокоил его сибиряк Небритых. — Ведь то, что, например, делаем в данную минуту мы с тобой, имеет еще меньше смысла. Потому что традиционная очередь при красных, например, за водкой, например, или за билетами в очаг, чтобы хватать культуру, имела хотя бы строгое логическое обоснование, в смысле дозированного распределения всего того, чего кому положено и чего, как всегда, не хватает. А мы в данный момент свое обмениваем на свое и опять для этого стоим в очереди посреди свободной России.
— А выпить? — сказал коммунист Горчаков.
— А я за рулем, — ответил сибиряк Небритых.
— Да, ты прав, — грустно заметил коммунист Горчаков. — Курс доллара упал сразу на 600 пунктов. Две недели назад за доллар давали 5100, а нынче всего лишь 4500...
— Не две недели назад, а — месяц, — без разрешения, но и без раздражения влез в разговор взрослых “малиновый пиджак”, но тут лысый еврей, не выдержав, нажал специальную кнопку специального звонка для вызовов адми

Скачать полный текст в формате RTF