Короче — летний отпуск и нечастые выходные дни были беспредельно отравлены...
Как-то чудесным августовским вечером постаревший Иван Максимович выпивал на веранде со своим родственником. Вероятно, с двоюродным братом из Брянска. Собственно, это неважно, а важно, что сумерки вокруг веранды сгущались неслыханно волшебные. В дремучих кустах стрекотала насекомая мелочь... С удобренных грядок тянуло зреющим урожаем и безмятежной свежестью... Первая звездочка катилась с драгоценных небес прямо за пазуху беременной яблоне... Одним словом — благодать... Чисто в овраге под Тамбовом...
— А давай-ка, Вань, — встрепенулся разомлевший было братан и разлил по девятой. -А давай-ка помянем тетю Граню! Хоть и драла меня покойница, как Сидорову козу, за мокрые валенки, да — а... чего уж... Сердечная была тетя — давай, Вань, не чокаясь... Земля, как говорится, пухом...
Но Ваня и не собирался чокаться. Иван Максимович с нарастающим ужасом взирал на мерцавшую песчаную тропинку, по которой мимо веранды в полном молчании семенила его гулящая подруга. И когда полоса желтого света упала на оскаленную морду, то...
... Не буду, не смею живописать душераздирающую сцену схватки двух немолодых мужчин с одной трезвой собакой... Сообщу лишь, что трофей остался за наиболее отчаявшимся...
...Бедный неживой комочек, еще так недавно хрустевший морковкой и шевеливший усиками, совершенно утратил былую холеность. Перепачканная землей, вся в прилипших сосновых иголках, бывшая снежная шерстка свалялась и стала грязно-пегой. Голубой бантик перекрутился и скорее напоминал пеньковую веревку удавленника. Ушки уныло повисли. Да-а... Самочувствие кролика было безнадежным...
В голове и груди Ивана Максимовича разлилась дурная чернота. Богатые августовские созвездья, подхватив под руки огни поселка, пошли в глазах тошнотворным хороводом...
— Вань, а Вань... — дошелестел издалека братский голос. — Слышь, Вань, дельце есть... Слышь, а давай-ка мы...
Только за полчаса до восхода солнца тщательно выстиранный шампунем, высушенный феном, щегольски причесанный и благоухающий покойник был наконец воровски подброшен в знаменитый теремок.
Спать уже смысла не было...
Часов в одиннадцать, когда Иван Максимович, подкрепив изнуренную психику стаканчиком “Кубанской”, вяло дотерзывал черную братанову ладью тремя белыми пехотинцами, в глубине сада скрипнула калитка. Иван Максимович испуганно поднял глаза и... остолбенел — к веранде нетвердыми шагами приближался серый как солдатский матрас Артур Адольфович! В мертвой тишине поднявшись по ступенькам, он извилистой дугой обогнул шахматный столик, медленно шлепнулся на табурет напротив обескураженных братьев и накрепко уставился в клетчатую доску. В распахнутых очах обычно сдержанного Артура Адольфовича застрял откровенный детский вопрос — ПО-ЧЕ-МУ??!
Жалость и смутные укоры совести кошачьей лапой оцарапали нечерствое сердце Ивана Максимовича. Эк каких, однако, кирпичей беда обламывает...
— Что с тобой, Артур Адольфович? — участливо закинул удочку Иван Максимович, виновато скрывая свою осведомленность.
Артур Адольфович безмолвно моргнул, не в силах оторваться от пропащей позиции черных.
— А ну-ка, Никола, плесни Артуру Адольфовичу! А то, кажись, человек вне себя...
Бедолага машинально проглотил полстакана и вернул взгляду некоторый смысл.
— Ну-у... мужики-и... — на чистом русском языке выдохнул Артур Адольфовмч, чем окончательно разжалобил Ивана Максимовича.
— Никола, Никола! Вдогонку еще по одной!

Еще одна возвратила щекам Артура Адольфовича некое подобие пунцовости.
— Ну-у... мужики-и... — поехал он по второму кругу. — Кролик тут, понимаешь, подох...
— Эх ты, едреныть, — фальшиво всплеснул руками Иван Максимович и подмигнул Николе. Тот без напоминаний еще раз наполнил граненую посуду осиротевшего патриота.
Артур Адольфович мучительно откусил огурец и словно впервые уперся полоумными зрачками в расторопного Николу.
— Тут у меня кролик, понимаешь, подох... Так я его, понимаешь, в лесу вчера похоронил...
Нахальная муха уселась на взмокшую ноздрю Ивана Максимовича, но он ее даже не заметил...

г. Москва
№1, 1995 г.