Геннадий РУДНЕВ

ДОЛЖНИК

— Животная, она почему такая квелая? — Иван Иванович подождал, пока дед Жуков выцедит стопарик, и продолжил: — Ее человек такой сделал! Запер в стайку, как в смертную камеру: сиди, жирей, покуда не прирезали. Вот у нее от этого и всякие притупления в мозгах. А между прочим — и температура, и давление — как у людей. Как у тебя!
— Выходит, если меня кругом обмерить, а фамилии не называть, то я свинья свиньей получаюсь?
— Вот именно! Только — в возрасте...
Дед Жуков усмехнулся до самых десен, показал могучие желтые зубы. Иван Иваныч сообразил, что малость перегнул, но не извинился.
— У нее, у чушки этой, и болячки, как у нас. И характер... И тоска-а... От жизни. Все она соображает, а морду довольную, как мы, сделать не сможет. Мышца слабовата!.. Один черт, если я к Машке — по-людски, то она — хрю! Вроде соглашается, в ответку. Доверчивая, стерва, ласковая. Баба, как-никак...
Дед еще раз крякнул. Но Иван Иваныч это понял по-своему:
— Душа в душу жили и — на тебе! Провалилась! А ты бы посмотрел, какие она глаза выкатила, когда ее из погреба перли! Взгляд вопиющего в пустыне!.. Ветеринара вызывал — перелом таза бедренного, говорит. Режь, советует, пудов на десять, дура, потянет... А? “Режь”! Его бы самого. А еще врач называется!
Речь оборвалась. Иван Иваныч словно проглотил что-то большое и тяжелое и разом обмяк, опустив потускневший взор.
После долгого молчания дед Жуков встал взглянуть в окно на лошадь, изваянием стоявшую у раскрытых ворот. Невысокий парень в телогрейке — перед ней, руки в карманах, ссутулился.
— Пашка из рядов прибыл?
— Вчера после обеда. Хлеб твой рассматривал, поминал тебя.
Дед Жуков неожиданно рассердился:
— Покойников поминают! Сдвинулся ты на своей свинье, Ванюха! У тебя сын вон откуда вернулся, а ты сопли роняешь. Жил бы да радовался — с мясом теперь!
— Седни зарежем, — безразлично отозвался Иван Иваныч. — Сосед обещался. Сам-то я не смогу — рука не подымается...
— А-а!.. — Жуков махнул рукой. — Могила тебя исправит!
Он сунул в карман чистую тряпицу, в которой принес из своего хлебного фургона буханку, и, не прощаясь, хлопнул дверью.
Лошадь во дворе повернула на звук морду, вздохнула, узнав хозяина. Парень не пошевелился.
С полминуты постояв на крыльце, немного успокоившись, дед Жуков подошел к ним.
— Пашутка, здорово, боец.
Дед был на голову выше парня. Чтобы ответить, тому пришлось высоко задрать подбородок. Они молча рассмотрели друг друга, будто впервые встретившись. Пашкин взгляд чуть потеплел, и он тихо произнес:
— Здравствуйте.
Протянутую руку Пашка неловко пожал своей левой рукой. У деда запершило в горле. Он прокашлялся, намеренно продлил это кособокое рукопожатие и кивнул на Пашкину правую:
— Мать-то знает?
Парень поморщился и кивнул отрицательно — “нет”.
— Цела хоть? Покажи.
А Пашка будто не услышал. Освободился от дедовой клешни и вновь уставился на лошадь.

— Крышку я вчера в погребе плохо закрыл, — сказал он невпопад чуть погода.
— Да уж слышал...
Деду вдруг неудобно стало расспрашивать его, хотя поговорить и хотелось, и ждал он этого Пашку, как ждут возвращения те, которые через это уже прошли. А теперь ему показалось, что разговаривать, наверное, ни к чему. Особенно сейчас. Но и уехать, ничего не промолвив о своем ожидании, дед не решался.
— На кровушку-то позовешь? А то я с магазина поеду — к вам заверну... Там, у отца-то, еще с твоих проводов самогонки осталось. Два года по стопарику за твое здоровье принимал. Буханочку положу — выпью... За интернациональный долг... — Пашку не проняло. Тогда дед сплюнул, отвязал вожжи и взобрался на передок телеги. — Да-а... Получается, по паре принимать надо было...
Взгляд парня с лошадиной морды переполз на деда, прощупал его. И хотя лицо Пашки оставалась бесстрастным, губы произнесли:
— Нормально. А вдруг бы по паре на два года не хватило?
Деда покоробило. Он проклял себя за свой язык, хлестнул лошадь и бросил на прощанье слишком жестоко и зло:
— Тады я сегодня три приму. За всех вас, должников. Не возражаешь?
Пашка не ответил, только передернул плечами, а когда фургон скрылся за поворотом, вдруг начал рыться в карманах. Потом побежал домой, потом назад и, выбежав на дорогу с зажатой в руке монетой, хотел было кинуться за хлебовозом, но тут столкнулся с матерью. — Паша, ты куда?
— Да вот... — Он замялся. — Жукова хотел догнать...
— Что он тебе? — Мать почувствовала его смятение, пристально всмотрелась в лицо. -Ляпнул чего? Ты его не слушай! Старый что малый... Пойдем к Степану сходим. Позовем...
Пашка с неохотой поплелся за нею. Они направились к дому соседа.
Наконец, не выдержав молчания, она остановила его. Повернула к себе лицом.
— Ну, говори, чего он там ляпнул? — Спросила строго. Она всегда была строга с ним, с младшим. Секретов от семьи не допускалось. Пашка знал, что теперь мать не отстанет, пока все не выпытает. Лучше выложить все сразу.
— Должен я ему. Давно, пацаном. Ты хлеб посылала покупать, а мы с ребятами деньги оставляли на сигареты, а буханки... Ящик-то у него сзади открывается, а лошадь еле ползет...
— И все?
— Все.
Мать взяла его за рукав.
— Дурь это. Он пропил больше. Пошли.
— Нет, — скрипнув зубами, Пашка стряхнул ее руку. — Ты... Он...
Тело его напряглось.
— Я там всех вспоминал.. А его... Забыл, понимаешь? А он помнит! Помнит!!
Мать смягчилась.

Скачать полный текст в формате RTF