Татьяна ЯНУШЕВИЧ

ДВА РАССКАЗА

ВИНЬЕТКА

На самом деле я люблю рассматривать чужие семейные фотографии. Хотя это теперь как бы не принято.
А вот раньше обязательно входило в ритуал приема гостей. Приходит в дом новый человек, пока то да се, чем занять гостя? Сразу сажать за стол – даже неприлично как-то. Это теперь у нас в обычае кормить прямо с порога, дескать, человек устал, замерз, голодный, и вообще, некогда рассусоливать. Раньше – другое…
Но и петь у рояля тоже еще не время. Так что, пока чай готовится, нужно дать гостю привыкнуть. Для начала уместно поговорить о погоде, пусть человек оглядится, на чем-то глаз остановит…
— Картинка нравится? Не правда ли? Да что вы, копия, все ошибаются, впрочем. Это бабушкин кузен баловался.
Можно прямо отсюда и начинать. Ну если не клюнуло, тогда еще о погоде… (на книгах не задержался)… Последние новости:
— Читали “Вестник”? Правительство-то наше опять… Не правда ли? Между прочим, Энский по этому поводу сказал… Как? Не знаете Энского? Вот я вам сейчас расскажу. Мы с ним в давнем приятельстве. Моего родного дяди свояченица была помолвлена с внучатым племянником деда Энского по боковой линии, улавливаете? У них, правда, потом все расстроилось, там такая история приключилась! Прелестная была девушка. Да вот вы сейчас сами увидите… — Тут кстати под рукой оказывается семейный альбом.
— Сей-ча-ас, найде-ом, это не то… где же, где… Ах, все хотите посмотреть? Ну давайте сначала. Вот это дедушка в детстве. Прелестный ребенок. Не правда ли? Все замечают.
Но после революции листать семейные альбомы стало считаться мещанством. Да и фотографии многие растеряли, а то и сожгли на всякий случай… Впрочем, мало кому интересно изучать чужую родню. А вот я, оказывается, люблю.
У нас дома, слава Богу, сохранились еще бабушкины альбомы. Незнакомая мне девушка—бабушка Людмила среди своих подруг в кисейных платьях; вот они на качелях, украшенных цветочными гирляндами; или на бутафорской лодке, застоявшейся в густых лилиях. Портреты её теток и дядьев, детей и стариков, в овалах с виньетками на твердом картоне. Торжественные лица (над чем и принято потешаться), я знала их всех по именам с детства.
Тогда книжек с картинками было мало.
На первых маминых фотографиях она – в пеленках и в чепчике. Это самое раннее мое откровение. Мне, конечно, показывали, говорили, что мама тоже была ребенком. Я даже будто понимала. Потом привыкла. Но до сих пор с трепетом всякий раз открываю страницу, словно… словно вспомнить могу…
Вот она. На коленях у своей мамы Надежды Ивановны… А здесь – уже стоит на робких своих ногах… — мне дано пережить обращенную нежность, с какой она могла следить за моими первыми шагами… Это мама во дворе со старшим братом, среди больших собак, у них всегда было много собак. Вот они всей

семьей: мамин папа Готфрид Христофорович, — про такие лица теперь говорят, “как со старинных фотографий”, если хотят подчеркнуть благородство. Братья – Виктор в гимназической курточке и Леонид в платье и с локонами (ну так принято было); мама уже с косой; Надежда Ивановна… — здесь она незадолго до смерти, красивая и печальная, но может быть, это теперь кажется…
Потом на фотографиях появляется молодая бабушка моя…
Маму я везде узнаю. Вот она уже школьница, строгая, с длинной косой, а носочек один сполз… потом студентка, — короткая стрижка, брови вразлет. Подружки множатся, сменяются и повторяются возле нее, я ревниво слежу, если у другой поза выгоднее, они в длинных юбках и косоворотках – элегантность двадцатых годов.
Я узнаю маму, и это как бы позволяет мне пережить ее жизнь до меня, волнует, бередит мою любовь к ней. Я выучила наизусть все обозначенные подробности, переспрошенные на много раз эпизоды. Здесь они на субботнике во дворе Томского Университета, мальчишки закидали их снежками, вот этот длинный – Шурка, то есть Батя мой, брюки ему всегда коротковаты… А это – в химической лаборатории, Валька Куликова, толстенькая, смешная, держит колбу, — а я уже знаю, что она ее сейчас, прямо после снимка грохнет. В общежитии, сидят всем девичьим выводком на кровати, как и принято в общежитии, мама, Валя Данилевич, в очках, тоже красивая, потом у нее трагически судьба сложится, а здесь хохочет, Валька Куликова, конечно, всех смешит, еще две девушки… теперь не могу вспомнить их имена… а казалось, никогда не забуду…
После маминой смерти, как странно, угасли имена, спутались эпизоды, — так ли было? не переспросишь… словно корешки пересохли…
Но позднее, когда собственный мой колодец уйдет далеко, в глубину возраста, когда сотрутся и мои подробности, да и многие имена… как странно… и довольно будет видеть человека, каждого вообще, может быть, этого, с живым дыханием, простого в миру, может быть, ребенка, идущего впереди на робких ногах…
тогда нам дано будет сравняться с мамой своей молодостью в былой смежной жизни, словно вместе росли…
В альбоме уже есть и мои фотографии, но они слишком подвижны. Разве что совсем ранние… Например, в костюме зайчика… — и то это не я, а моя старшая сестра, — меня в детстве моем военном почти не снимали, так хотелось быть зайчиком. А позднее меня заботит, как я “получилась” – выражение лица, прическа, занимают неостывшие еще подробности…
Но вот забавно, — в альбомах моих друзей и знакомых, конечно, есть наши общие фотографии, но там я себе вовсе не интересна. Даже мама моя там проходит, как простая подружка, обрамление того дома. В чужих альбомах – другие герои.
Я слежу историю той семьи.
Приятно угадывать лицо хозяйки в красивом ухоженном ребенке; здесь в капоре, щеки вываливаются; вот бабочку держит на ладошке, под елкой вот это она с шариком… Кстати, взрослые лица больше совпадают с детскими, а отроческие будто выпадают. Постепенно “гадкий утенок” оформляется в раннюю барыш

Скачать полный текст в формате RTF