Григорий ЧИСТОКЛЕТОВ
Я НЕ БЫЛ УБИТ
ПОДО РЖЕВОМ
“Я убит подо Ржевом.
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?!”
А.Т.Твардовский.
Почти в полной темноте с закаменевшим сердцем и диким страхом
в груди от неизвестности я пришел к неведомой деревне. На мой стук в дверь
крайней хаты никто не ответил. Открыл. Вошел. Различаю в отсветах топящейся
печки: старик, старуха, молодица. На кровати — ребятишки. На мое “добрый
вечер” не ответили. Обозлены на нас, бросивших их на произвол врага. Чувствую,
что взрослые взорвутся, набросятся с выговором, а может быть и с грубой
бранью. Поспешно выхожу из хаты. В горле ком обиды, Во второй избе ответили.
Хоть и неприветливо, но и не перемолчали враждебно. Здесь тоже женщины
и дети. Одна поспешно выскользнула. Я испугался. Не на меня ли донести?0казалась
— нет. Привела еще одну женщину, а она — прямо с порога игриво: “Чи ни
ремни ж ета?”
-Что, у вас людей по ремням встречают? — спрашиваю.
-О, ет наш, хадим!
Я тупо, словно баран, пошел за женщиной. Мы пришли в соседнюю небольшую
избушку. Хозяйка деловито налила в рукомойник воды, повесила чистое полотенце,
и пока я умывался, тарахтела на кухне посудой. Я тем временем рассмотрел
избу. Две комнатки. В передней — кровать, кустарной поделки диван. На
кухне полати. На них — двое ребятишек. Они, как зверюшки, смотрели на
меня. Мне вмиг представилось, что их отец где-то на войне.
Я чувствовал себя совершенно разбитым. Всем своим существом ощущал, что
становлюсь невыносимо противным себе. Полное крушение человеческой личности.
Перед моим взором все еще стояла картина ужасного разгрома, который мы
потерпели и который я на позор себе пережил. Моральная подавленность,
сознание своего собственного ничтожества, понимание масштаба той катастрофы,
которая постигла нашу Красную армию, — все это так подавляло, что не оставалось
никаких желаний. Уныние, грусть, тоска.
Хозяйка поставила на стол миску с варевом, отрезала от плоскою круглой
и очень низкой буханки два куска подового хлеба и положила прямо на доски
стола. К миске положила порядочных размеров деревянную ложку и пригласила
меня покушать. При виде пищи очень остро почувствовал, как проголодался.
Пока я ел, мать разобрала постель на кровати и скомандовала ребятам, чтоб
ложились спать. Ко мне от всего этого домашнего уюта и обыденности понемногу
стало возвращаться ощущения реальности своего земного существования. Я
почувствовал тяжелейшую усталость и попросился на полати. Хозяйка дала
мне под голову подушку, и я, взобравшись на
дощатый настил, застланный разным лохмотьем, лег ногами
на печку, головой к стене. Хозяйки села на край полатей и стала рассказывать
деревенские новости. Они безрадостные. Все люди подавлены: армия отступила,
и они осиротели. А немцы уже организовали какое-то управление. В селах
назначили старост. Уже объявлено, какой налог должно платить население
и какое наказание будет тем старостам, которые не будут своевременно этот
налог обеспечивать. Наказание палками — по 25-50-100 палок. Одному старосте
уже 25 палок перепало. Сдавать надо всё: картошку, зерно, шерсть, яйца
и всякие другие продукты. Красноармейцы в деревне есть. Какие опечаленные,
какие — не очень. В управе старостам сказали, что немцы скоро возьмут
Москву.
Это больше всего ошарашило. Многое можно было допустить, но чтоб захватчики
взяли Москву — это никак невозможно.
Волнения и усталость меня сморили, и я заснул, не дослушав новости. Утром
хозяйка собрала свежие деревенские слухи и сказала, что в некоторых селах
уже объявлен приказ оккупантом “За укрывательство красноармейцев — расстрел”.
Война продолжалась. Мне и без этого известия о строгих угрозах тем, кто
будет укрывать беглых красноармейцев или даже не донесет об их появлении,
было ясно, что без этого не обойдется. Я вырвался из фронтовой мясорубки,
опомнился от потрясения — надо что-то предпринимать дальше. Надо искать
надежных людей, организовываться и пробиваться к своим. Поразмыслив и
сориентировавшись в пространстве, я наметил общее направление своего дальнейшего
движения — на север и северо-восток. Находился я недалеко от места нашей
последней дислокации во время стояния в обороне.
Прощание с хозяйкой и ее милыми ребятишками не было трогательным. Привыкнуть
мы не успели. Я ушел налегке.
Когда мы стояли в Маслихах, я делал много доброго для людей, поэтому рассчитывал
на содействие в том, чтобы как можно безопаснее пробраться к своим и продолжить
воинскую службу, Я плохо ориентировался в том, сколько времени прошло,
но думаю, в Маслихах я оказался где-то около десятого октября, до или
после, но скорее всего — после. Конечно, меня узнали, хотя я и старался
быть не замеченным. Люди были поражены таким стремительным отступлением
наших частей и со страхом ожидали, что будет дальше. Я напросился к деду
Катаю. Его хата располага
Скачать полный текст в формате RTF