с позиции психологического статуса автора, его нравственного здоровья…”
О склонности некоторых господ изображать из себя психологов я уже говорил выше. Теперь вы видите этому подтверждение. Но у Сергея Сперанского наблюдается помимо этой пагубной склонности еще и желание выносить вердикты и ставить диагнозы: “это уже болезнь”, — пишет он.
Тут я могу только разве что развести руками и скорбно вздохнуть, потому что сделать уже, похоже, ничего нельзя. И если бы я, автор этих строк, не остерегался следовать примеру г-на Сперанского, непременно бы занялся исследованием подобного душевного недуга… Однако, я не медик, а филолог, а посему вернемся к нашим графоманам.
Стилистический разбор рассказов для детей кажется г-ну Сперанскому смешным на том основании, что граф Толстой не мог не знать правил правописания. Да и письменную речь Лев Николаевич коверкал лишь для того, чтобы быть ближе к народному языку.
А между тем, не покажется ли такое объяснение необычайно натянутым? Мы ведь сталкиваемся здесь не с умелой стилизацией ради достижения эффекта правдоподобия, перед нами дидактический рассказ. Так что при всем моем уважении к графу Толстому и примкнувшему к нему г-ну Сперанскому, имею смелость утверждать: пренебрежительное отношение к нормам русского языка в рассказе “Черепаха” не обосновано. Ничем.
Заявление же о том, что именно тем Толстой и велик, что смог выразить себя настоящего и не смог придуманного (в детских рассказах), я оставлю без комментария. Пусть г-н Сперанский сначала сам попытается это понять.
Последнее, что мне хочется сказать касательно статьи “Надо лечиться” заключается в следующем. Мнение Святослава Логинова кажется Сергею Сперанскому “нелепой, примитивной, неквалифицированной” попыткой развенчать Льва Николаевича.
Но если бы она действительно была нелепа, ее бы тут же забыли.
Если бы она была непрофессиональной, ее бы осудили профессионалы (в первую очередь писатели).
А если уж она так примитивна, как утверждается, стоило ли пытаться, в свою очередь, ее развенчать?

Опус номер два принадлежит г-же Нине Жутиковой и озаглавлен: “Бес тщеславия”.
Так вот если г-н Сперанский только пытался примерить на себя образ психолога, то автор сего произведения уверен, что таковым и является.
Вначале ничего концептуально нового не предложено: то же монотонное перечисление грехов Логинова, правда с использованием залихватских словесных оборотов: “Сработал “сторожевой пункт”, весьма чувствительный к нарушениям принципа психогигиены”, или “Начинаешь опасаться возможного перегиба: крушение согласия с автором – вещь болезненная”.
Но вот потом звучит заявление, что Логинов клевещет. Не больше – не меньше.

От мужчины в пору требовать удовлетворения на дуэли, а от женщины…ну хотя бы объяснений.
Только ничего подобного дождаться мне видно не дано — дальше опять в очень патетических выражениях рассказывается, как Святослав Логинов пытается уничтожить графа Толстого. “Обнажается тенденция создать себе имя, начертав его на обломках чужого величия, жажда самоутверждения ценой уничтожения другого”.
Простите меня, г-жа Жутикова, но лексика подобная той, которую Вы используете, прекрасно будет смотреться в женских романах, а уж никак не в статье. Это по форме. А если по содержанию, то здесь я именно в вас вижу стремление утопить в море красивых до бессмысленности фраз мнение, не совпадающее с Вашим. И естественно, за счет этого самоутвердиться.
Но, должно быть, самое главное в Вашей статье то, что она не имеет ни ко Льву Толстому, ни к Святославу Логинову никакого отношения. Это слова ради звучания слов.
Глубоко мною уважаемый литературный критик Валентин Яковлевич Курбатов так сказал одной девушке: “Я не читал других ваших произведений, но боюсь, они так же красивы. Не пишите больше. Вы обесцениваете слово”.
Я, г-жа Жутикова, могу только повторить это специально для вас.

г. Зеленогорск