рядные и довольные. В классе оказалось много ребят из нашего переулка.
Баба Марья, которая ежедневно нас навещала, вдруг перестала к нам заходить. Бабушка послала нас к ней узнать, что случилось. Баба Марья лежала за ситцевой занавеской, она не вставала и не ела уже несколько дней. Оказывается, пришла похоронка на ее младшего сына Филиппа. От других сыновей писем давно не было. Бабе Марье хотелось умереть. И мы взяли над ней шефство —топили ей печку, носили воду, кормили ее. А как мы все радовались и плясали, когда наконец-то пришли сразу три письма от ее сыновей! Гоша и Вася лежали в госпитале, а Павлик долго был окружении, но вот его часть прорвалась и он смог написать матери письмо. Баба Марья снова ожила, только часто плакала, когда смотрела на фотографию погибшего Филиппа, своего младшенького любимца.
-— Может, он жив еще, — успокаивал ее Шурик, — может, пропал без вести и еще объявится...
Все тогда жили надеждами.
Хлебные карточки ввели неожиданно и быстро. Все дети и иждивенцы получали по 300 граммов хлеба, а те, кто работал — четыреста-пятьсот граммов. Как-то, помню, я потеряла карточки на всю декаду. Шесть хлебных карточек! Села я на завалинку возле какого-то дома и горко-горько заплакала. Как я могла вернуться домой без карточек? Это же голод для всей семьи! Так я сидела допоздна, пока рядом со мной не появился Шурик.
— Пошли домой, — сказал он. — Все уж знают об этом. Не боися, никто тебя бить не будет.
Когда мы пришли домой, никто не сказал мне ни слова. Но мне было стыдно сидеть за столом и есть хлеб... С голоду мы не умерли. Старый кривой Филипп привез нам из деревни мешок овса, и бабушка напекла из него лепешек. Лепешки эти были с колючками, но нам они казались очень вкусными.
Однажды тетя Дуся принесла американский мешок с сухарями. Они были заплесневелые, но мама и тетя Дуся хорошо их очистили, размочили в воде, а бабушка, добавив отрубей, испекла в русской печке хлеб.
Никогда не забуду ароматный запах, что стоял в тот день в нашем доме! А из того мешка тетя Дуся пошила мне очень красивое платье.
Вот так мы и перебивались.
Однажды тетя Дуся привела в дом оборванного, грязного и завшивленного соседского Вовку. Когда его отмыли и переодели, он оказался симпатичным синеглазым мальчишкой. Тетя Дуся рассказала, что отец Вовки ушел на фронт, а мать стала гулять с другими, и Вовку даже загоняла в подполье, когда к ней приходили “женихи”.
Вовка остался жить у нас. Учиться он стал в одном классе с Шуриком. Тогда как раз разделили школы на мужские и женские. И я, хоть и училась в женской школе, но часто заступалась за Вовку, которого обижали ребята постарше. Он был слав

ный мальчишка, этот Вовка, но не умел за себя постоять. Зато он приносил в наш двор такие книжки, как “Приключения Тома Сойера”, которые мы читали вслух по очереди.
Начитавшись, мы как—то решили искать на Старом базаре клад. Мы мечтали на найденные деньги построить танк — и отправить его на воину с фашистами. Копали в сараях и во дворе, но нашли клад на чердаке. Это был ящик, набитый бумажными царскими деньгами. Дедушка нам сказал, что этими деньгами мы можем только играть, а в дело они не пойдут. Там же, на чердаке, было еще много икон, но дедушка посоветовал, чтобы мы об этой находке никому не рассказывали.
Помню, как в военные годы мы создали первую тимуровскую команду, и Шурик был избран комиссаром. Мы помогали старушкам по домашнему хозяйству, писали для одиноких и неграмотных женщин письма на фронт, охраняли на лугу огороды. Запомнилось мне наше выступление в госпитале, где лечились раненые на фронте бойцы. Там были люди без рук и без ног, с обожженными лицами, забинтованные с ног до головы. Мы очень волновались, но нас приняли тепло, по-доброму. Первой выступала Нелли Королева, она пела смешную песню, где были такие слова:

Однажды Гитлер где-то спер.
Большой портрет Наполеона,
И с ним завел, вел, вел,
Он разговор, вор, вор,
Что я орел, а ты ворона!

Раненые долго ей аплодировали. Потом Оксана читала стихи, тоже про Гитлера, которые заканчивались такими словами:

О курятнике мечтал он,
А попал, как кур, во щи!

Бойцы нас долго не отпускали, просили исполнить еще и еще. Домой мы возвращались молча, грустные, повзрослевшие.
Бабушка как-то предложила нам шить для бойцов кисеты — и мы увлеклись этим полезным делом. Украшали кисеты цветными бусинками, вышивали на них узоры и надписи: “Неизвестному дорогому бойцу”. А в кисет вкладывали махорку и записку со своим адресом. И какая же была радость, когда от бойцов потом приходили письма, полные благодарности!
А война подходила к концу. Домой возвращались родные люди. У бабы Марьи пришел сын Вася без ноги. Он пристегивал ремнями деревяшку и уверенно расхаживал по двору, опираясь на костыль. Он остался тахим же веселым и не собирался унывать. Вскоре пришли Гоша и Павел. Только самый младший, Филипп, так и не вернулся. Не пришел с воины и дядя Митя, не былло на него и похоронки.
День Победы был и радостный, и печальный — смотря для кого. Вернулся отец Вовки, он благодарил нас, что не оставили в беде его сынишку. Приехал и наш папа. Левая нога у него не сгибалась в коленке, и он ходил, опираясь на тросточку.