Увы, виски в тисках
и я уже с трудом вникаю, в чем тут дело,
                   откуда и куда
метафору веду?.. Рубашка липнет к телу,
                    как мысли к холодам.

К УДАЛЯЮЩЕЙСЯ СПИНЕ

Куда летишь сырою полночью
сквозь строй сутулых фонарей,
распятый на трамвайных поручнях,
как Назарей?..

1

Вечереющий пригород. Запах пыли, прибитой дождем.
Из-за леса пронзительный вопль электрички,
будто встретилась там на ночь глядя с
                                                  разбойным ножом...
Или это ее, как убийцу, накрыли с поличным.
Мы, с платформы сходя, посмотрели в ту сторону оба,
будто нас это как-то касалось, и мысль о добре
краем мозга сверкнула как молния: Ирода злоба,
избивая младенцев, пример подает детворе.
А чуть позже луна в третьей четверти, точно секира
раскаленная докрасна,
поднялась и повисла над телом притихшего мира.
будто целится в шейный его позвонок...
                                                 Тишина.
Жизнь идет по касательной, волос сдувая, со лба,
где ни лавров, ни терний, а только морщин повилика.
Ты боишься, что наши пустые сума и судьба
против нас обернуться уликой?
Может быть, может быть. Впрочем, если чужая вина
по наследству отходит, ложась на ближайшие плечи,
то еще не известно — бывают, мой друг, времена,
где пустая сума украшает и лечит.
Первый из аутсайдеров, мимо руин и окраин,
вдоль помеченных пьяной мочою дощатых ларьков
донесу чемодан твой до стойки и буду украден,
как и ты у меня... Боже мой, до чего же легко
остывает альков, отпечатки ладоней на бедрах и                                                  спинах,
и виньетки в зрачках наших гаснут — грядущее в них
вправе новые лица вселить! Нищетою воспитан,
за полцарства приму даже крохи с ладоней твоих,
ибо жизнь, если вдуматься, старше испытанных                                                  истин,
но гораздо моложе любви... (Окончание слов

заглушил самолет, к полосе примеряясь со
                                                              свистом,
в синем кителе дива уже отомкнула засов.)
Что ж ступай! И смотри, как я вниз из твоих
                                                               слабых рук
буду падать ногами вперед, а твое вознесенье
может, новую эру откроет в науке разлук,
где отныне и присно искомое “икс” означает
                                                          спасенье.

2

Храни, Господь, калеку
и помоги отважным!
в одну и ту же реку
хотел войти я дважды.
Поверхность там небрежно
поблескивает сталью.
Котурны и одежды
на берегу оставлю...
Обниму меня воды,
а с ними страх и трепет,
в которых нету брода,
ступни ко дну прилепят
и ни на шаг! Я замер,
припомнив Гераклита
с порожними глазами,
и постулат избитый
о том, что в слове “снова”
упрятана ловушка,
и мы слепы как совы,
цепляясь друг за дружку.
Покусывая нервно
губу, следишь с опаской,
как медленно и верно
спадает с глаз повязка...
День на исходе лета.
Кукушки волхвованье.
Край неба, как мулета,
зажатом окровавлен
и я (уже в цейтноте!)
меж памятью и плотью
с руками на отлете
канатоходца вроде.
Все глуше боль и тише.
Уму непостижимо,
чем мы с тобою дышим,
как до сих пор мы живы?
3
Когда мой дух слетал к твоим озерам,
тоскуя о спасительной воде,
дымилось на спине клеймо позора,
каким помечен вор и лиходей...
И стаи птиц шарахались пугливо.
Поеживаясь, чистая вода
отодвигалась прочь, как в час отлива,
и стоило громадного труда,
чтоб не взмолиться пересохшим горлом:
“Помилосердствуй на один глоток!”
Но окаянный дух, немой и гордый,
переломить себя так и не смог.

1983-1987
г. Казань