Александр ДАШЕВСКИЙ

ПУСТЫРЬ С ТРЕМЯ СЕКРЕТАМИ

За песчаным косогором севернее Серебряного бора профессор Пшеничников лет десять собирался построить дачу. Все перепробовал — и советов у всех просил, и фундамент покупал, и работников нанимал, и даже сам брал в руки пилу и молоток. Не ладилось у Пшеничникова дело. Деньги он тратил бездарно, бревна без конца безнаказанно воровали, пьяные шабашники по пьяни жгли свою едва начатую работу, а молоток профессор как следует держать так и не научился. Время летело быстро, а дом на профессорском пустыре так и не думал появляться. В общем, иссох Пшеничников по своей недостроенной даче, не получалось у него ничего, но свыкся, разлюбил свою идею, и уже не показывался на своем участке.
Прошли те времена, когда одержимый планами Пшеничников останавливался у соседей по недостроенной даче — Ананасовой, своей любовницы, гостил у художника Рескина, своего бывшего друга, а после стерлась память и о Тальянкине, почти что сыне. Бежал от всех Пшеничников, чтобы побыстрее стерлась память о тех золотых временах, когда... Летом Пшеничников кантовался на юге, в остальное время работал на мойке машин, пока однажды не переехал жить в Австралию, и родил там сына.
Соседи жалели Пшеничникова, наблюдая не раз горевший профессорский пустырь — пустое беспредметное место. А соседей у Пшеничникова так и осталось четверо — бывшая надежда России — пловчиха Ананасова, чемпионка предыдущих Олимпийских игр, купец Мешков, сын районного губернатора Тальянкин, и художник Рескин. И, можно сказать, что жизнь у соседей Пшеничникова тоже не особо складывалась.
Сын губернатора Тальянкин даже отравился снотворным на почве очевидной бессмысленности жизни, так что в дальнейших событиях непосредственного участия он не принимал. А жаль — у него были неплохие шансы. Его увезли рано утром.
Так что можно сказать, что соседей по непостроенной даче у Пшеничникова осталось трое. Давно они не видели профессора. Вот поэтому ничего не слышал Пшеничников о смерти своего почти что приемного сына, хотя и был в Москве. Приехал погостить, взяв первый отпуск за четыре года.

Ананасова проснулась раньше всех. По привычке подошла к окну, чтобы еще раз поглазеть на бесхозную профессорскую землю. Ананасова так удивилась, что даже не упала в обморок. Дурацки используемой земли в то утро не обнару

жилось. На ее месте стоял четырехэтажный каменный забор.
Узкие настежь распахнутые ворота расположились как раз напротив ее дома. Ананасова не удержалась и пошла прямо к ним. Ведь она была смелой женщиной и очень любила себя за свое безрассудство. Ворота охраняла кошка, с виду совсем обычная тварь. По-видимому, нужно было проявить доброту и налить молоко в блюдце, но кошка пропустила Ананасову просто так. Может быть, Ананасова излучала добро, а, может быть, кошке надоели смешно приседающие на корточки, черт знает о чем думающие наглые люди, с вымученной улыбкой льющие в блюдце молоко.
Ворота за Ананасовой закрылись и превратились в стену. Разумеется, она испугалась.
Рескин проснулся гораздо позже Ананасовой, вернее, не проснулся даже (проснуться он хотел в два часа дня), а встал на ноги, и пошел ходить по комнате. В конце концов, напился крепкого чая с лимоном, выругав его за грязную зеленую кожуру (ничего похожего на образцовые лимоны из Эрмитажа), расстроился и пошел к окну — смотреть на пустырь Пшеничникова. Вид аккуратного пустыря почему-то радовал Рескина.
Никакого пустыря не было — на его месте стояла огромная яма. Если бы Рескин захотел, он бы обязательно стал на колени перед трудом невидимых подвижников, за ночь сотворивших такое чудо. По непонятным причинам Рескин этого не сделал.
Рескин оделся и прибежал на край ямы. Яма была глубокая, величиной с двадцатиэтажный дом. Рескин лег на землю, пытаясь разглядеть дно. Ничего не было видно. Внизу раздавались женские голоса, складываясь в гул, который обычно бывает на выставках. Рескин прислушался. Внизу открывали шампанское. Аплодисменты. Рескину жутко захотелось вниз. На другом краю ямы Рескин заметил врытый в землю позолоченный крюк. Рядом стоял автомат по продаже веревки. Работал он своеобразно — автомату надо было показать картину. Если картина нравилась, автомат давал. Чтобы было легче, автомат был украшен образцами картинок, которые нравились автомату.
Рескин не стал испытывать судьбу — стукнул ногой по автомату и побежал домой. Через пять минут Рескин спускался вниз, в яму, по собственной нейлоновой лестнице, оставшейся у него со времен ухаживания за Красовской, сначала взбалмошной целкой, позже — склонной к выдумке женщиной. “Жалко, что никто меня не видит”, — подумал Рескин. “Вернее, жалко, что я лезу туда один”, — поправился Рескин, с противным постоянством путаясь в нейлоне. Хотя и давно это было, но о Красовской до сих пор помнил бравый художник Рескин, не зная, радоваться ему, или огорчаться по этому поводу.

Пока Рескин лез вниз, а испуганная Ананасова приходила в себя, часть похоронной процессии Тальянкина (прямо скажем, не самая дос

Скачать полный текст в формате RTF