бы нам осталось продавать? А ведь мы только с того и живём, господа, после отъезда евреев, что продаём и продаём Россию.
Вывод напрашивается сам собой: раньше на наш исконно посконный русский вопрос “Кто виноват?” ответ следовал однозначный: “Евреи виноваты”, — а на вопрос “Что делать?” — “Бей жидов — спасай Россию!”. Теперь возможны, так сказать, варианты: “Кто виноват?” — Ельцин, Чубайс… “Кого бить?” Чубайса… Словом, без охраны уже никто не ходит.
Со слезами на глазах мэр прижал Рабиновича к бронежилету и троекратно облобызал:
— Спасибо, Абраша, что ты приехал! А то мы совсем растерялись: погромы начнутся, а бить некого.
Лимузин с открытым верхом понёс Рабиновича в обнимку с мэром по улицам “столицы нашей родины”.
Толпы москвичей с флажками и портретами Рабиновича стояли на краю тротуара по всему пути следования и сопровождали кортеж восторженными возгласами:
— Рабинович приехал!
— Рабинович вернулся!
— Ура! Да здравствует Рабинович!
Особо неистовствовали темпераментные москвички. Они называли его нежно: “Ласточка”.
— Это только первая ласточка, — говорили одни из них.
— Одна ласточка не делает весны, — сокрушались другие.
— Ничего, скоро евреи пойдут косяками.
Но русские мужики не ждали милости от природы — спешили объевреиться сами: на Красную площадь, которая теперь называлась “А’кикар А’адума”,* сбегались толпы отчаянных смельчаков, которые тут же на Лобном месте делали себе обрезание.
Князь Юрий Долгорукий (А’ядайм А’арукот”)**, основавший Москву возле ресторана “Арагви”, был бы тоже подвергнут операции, если бы не сидел, как влитый, в бронзовом седле. Пришлось резать автогеном, но не у князя, а у его жеребца.
Однако Рабиновича терзало нехорошее предчувствие. “Конечно, русский народ терпеливый, — думал он. — Недаром поэт Некрасов сказал: “Вынесет всё, и дорогу железную…” (железную — не железную, а медные провода уже выносят). Но должно же когда-нибудь терпение лопнуть…
Действительно: возле ГУМа висело объявление:
“Желающие целовать Рабиновича ниже талии записываются на очередь у фонтана”.
Толпа возле этого объявления была настроена явно агрессивно:
— Никогда!
— Ни за что!
— Ни под каким видом!
“Вот оно началось!” — дрогнуло сердце Рабиновича. Но мэр успокоил:

— Не обращайте внимания. Это депутаты Госдумы, как всегда, лезут без очереди.
На этот раз обошлось, к счастью. (От автора: счастье у Рабиновича еврейское, так что просим читателя быть начеку).
Рабиновича под руки ввели в Грановитую палату, где уже ломились столы от кошерных угощений. Пробки от шампанского взлетели к сводам, и навстречу Рабиновичу повалила толпа цыган из театра “Ромэн” с бокалом на подносе, гитарами, бубнами, скрипками и хриплым пением: “К нам приехал наш любимый Абрам Мосеич дорогой!”
Рабинович совершенно ошалел от русского гостеприимства и потерял остатки еврейской бдительности, как вдруг… чей-то голос тихо, но внятно произнёс: — Он не еврей. — Абрам Моисеевич поперхнулся шампанским. А говорящий, который оказался лидером одной из партий в прошлом сугубо русского толка, повторил своё обвинение:
— Он не еврей! Это я вам говорю как сын юриста! Мы наводили справки: там, откуда он приехал, никто его и таких, как он, вообще евреями не считает!
— Неправда! — закричал Рабинович. Но его жалкий писк перекрыл дружный рёв присутствующих:
— Самозванец!
— Лжедмитрий очередной!
— Да кабы Лжедмитрий, робяты, а то ведь Лжеабрам!
Охранные генералы и придворные теннисисты скрутили бедного Рабиновича так, что он и охнуть не успел, а историко-архивный старичок-академик тут же предложил меру пресечения:
— Давайте, коллеги, соблюдать традиции. Как в прошлом на Руси провожали самозванцев? Очень даже просто: сжечь, зарядить пеплом пушку… — Царь-пушку! И пиф-паф его в сторону Израиля.
— Только не туда-а-а!..— забился Рабинович в руках теннисистов. — Та-ам я уже побывал!..
Но (то ли его пепел уже долетел до Израиля, то ли ещё что) вдруг Рабинович услышал женский голос, говорящий над самым его ухом на чистейшем марокканском иврите:
— Одпаам а’хазир а’руси а’зе йошен ба мисрад шели. (Опять эта русская свинья спит в моём кабинете!)
И Рабинович проснулся… в Израиле. Ни Грановитой палаты, ни Кремля, ни Царь-пушки. Только две полусонные пкиды-израильтянки*** смотрели на него, оле хадаша ми Руссия, с нескрываемым презрением, как на чужеродное тело.

*А'кикар А'адума - Красная площадь

**А'ядайм А'арукот - длинные руки

***пкиды - служащие, чиновники