— А ты не спеши досадовать, — посоветовал Дмитрий Калинович, — лучше пошарь руками дно.
Шутит он, что ли? Но все же я положил удилище, нагнулся и опустил руки в воду по самые плечи. Пальцы вошли в зыбкий ил и вдруг ощутили что-то прохладное, большое и скользкое. Я поддел это скользкое — и на солнце блеснул чешуей карась. Оказывается, когда он сорвался и плюхнулся в воду, никуда не побежал, а завалился на дно.
— Всегда вот так вот, — говорил потом Дмитрий Калинович. — Он, карась, не особенный ходок, от природы медлителен и неповоротлив. Поэтому чуть опасность — он знает, что далеко все равно не убежит и тут же зарывается в ил или тину. Зароется, и кажется ему, что он за семью замками.

ВОТ ПОЖИВЕШЬ С МОЕ...

В бору лесник Елисеев — настоящий Берендей. Заметит, что ветер у березки ветку обломил, подойдет к де ревцу, аккуратно обрежет края слома и глиной залепит, чтобы сучок дал новые побеги; наступит, проходя по поляне, на валежину, обязательно возьмет ее и оттащит в сторону, чтобы не портила красу леса, не мешала пробиваться молодой поросли.
А уж тайгу знает... Где глухарь ли живет, где белый гриб искать надо, куда за ягодой идти, где лучше на ночлег устроиться, чтоб не замерзнуть, когда роса выпадет.
Я уже многие годы хожу по тайге, а не знаю и сотой доли того, что он знает.
— И когда я научусь все понимать, как и ты?
— Чудак! — смеется лесник. — Чего ты торопишься? Вот поживешь с мое да пожуешь с мое, тогда и узнаешь с мое.

САМИ ПО СЕБЕ

Я приехал в Сосновку с пятилетней внучкой и пошел с ней загорать на протоку под названием Анга. Лето стояло сухое, жаркое, и протока оказалась почти пересохшей. Лишь в самых глубоких когда-то местах осталась нормальная вода, а на бывших мелководьях зияли грязные лужи, стиснутые илистой топью, от которой густо несло сладковатым запахом гниющих водорослей и ракушек.
Еще с утра я заметил, как в отдалении по этим лужам и топи бродят в длинных трусишках два загоревших до черноты мальчугана лет четырех и пяти и что-то ищут в илу и в воде, что-то там разглядывают, обсуждая тихонько.
Прошло и два часа, и три, а их никто не окликал, не звал домой, и мальчишки по-прежнему все бродили себе и бродили по колени в грязи и в воде.
Накупавшись в прохладненьком омуточке, внучка захотела есть, и я стал раскладывать по траве на салфеточках малосольные огурцы, помидоры, картошку, булочки и даже блины, которые испекла гостеприимная хозяйка Татьяна Сергеевна. Еще не успел разложить, как заметил, что

оба мальчугана — и когда только успели? — уже сидят рядом с нами и этак независимо поглядывают то на еду, то на меня, то на внучку.
— Ну, что скажете, мужички? — спросил я с усмешкой.
— А ниче, — спокойно ответил тот, что помладше, швыркая грязным, в засохшей глине, носишком.
— Может, хоть сообщите тогда, как вас зовут? младшего звали Сережей, а старшего Витей.
— Подвигайтесь поближе, — пригласил я ребят, подавая каждому по бутерброду с помидоркой поверх масла и по блину. Мужички стали проворно и непринужденно расправляться с едой.
— Вы братья? — задал я вопрос.
— Не. Мы соседи,— ответили они почти враз.
— А где ваши папы и мамы?
— На работе, где же еще, — развел ручонками более быстрый Сережа.
— А почему вы не в садике?
— Мы сами по себе. Сад у нас на ремонте.
— Что же вы тут делаете, в этих лужах и тине?
— Улиток живых собираем да в большую воду относим, ракушек.
— И так до самого вечера?
— А когда как. Когда до вечера, когда до обеда. Наши избы — вон они, на яру, видно отсюда.
Мальчишки поднялись, сказали: “Спасибо!” — и снова побежали на мелководье.
Когда мы с внучкой собирались домой, они все так же, как и утром, ковырялись в илу, блестя на солнце глянцево-черными спинками.

ВОРИШКА

Как-то набродившись по лесу и порядком устав, мы присели с Погодиным на полянке перекусить.
Нас обступали пышные золотоствольные сосны. Они тихо шумели на ветру, убаюкивали, умиротворяя. У меня сами собой стали слипаться глаза.
— Вздремнуть бы с часок, а, Дмитрий Калинович,— предложил я товарищу.
— С часок не с часок, а минут этак двадцать обя зательно надо. Для здоровья полезно,— поддержал меня егерь, закрывая глаза.
Я прислонился к мощному сосновому корню и уже стал забываться, как слышу сбоку какой-то подозрительный шорох. Приоткрыл глаза и вижу: сидит бурундучишко на погодинской сумке, держит в передних лапках сухарик и быстро-быстро грызет. Щеки его раздуваются, раздуваются, вот-вот лопнут — это он свои защечные мешочки набивает продуктами прозапас. Отгрыз он, сколько ему надо, и потихоньку прыг-прыг вон от нас.
— Вот воришка! — засмеялся я. — Прямо на глазах обработал!
— И сон весь испортил, — вздохнул Погодин, но в его голосе не было недовольства.

г. Красноярск