Лев АВРЯСОВ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ОСЕНЬ

* * *
Мы были с отчимом в гостях.
Хозяин встретил нас в постели.
Глаза болезненно блестели,
желтела кожа на костях
светлолимонною пастелью.
Он объяснил: всего два дня,
как выписали из больницы.
Посетовал: дочь за границей,
во Львове, а она одна,
с кем можно болью поделиться.
С досадой буркнул: и ты, брат,
вниманьем балуешь нечасто...
Я знал: в одной и той же части
они дрались за Сталинград.
Лил батя водку через край
из деформированной фляжки.
— За встречу, Яшка! Помни, Яшка,
пока живой — не умирай. —
И выпил сам надсадно, тяжко.
Он это дело не любил.
Потом мы шли по тротуару.
Был отчим сгорбленным и старым,
но был! А друга рак добил,
не дав закончить мемуары.
И как бы подводя итог
своим раздумьям невеселым,
мне так сказал: от пересола,
от едкой горечи дорог
не падай духом, не марай
себя безвольным отступленьем,
тот не живет, кто на коленях.
Пока живой — не умирай...
И в этом - смысл стихотворенья.

***
Я в тайгу ружье не ношу,
я иду не спеша, дышу...

Под ногами — красным-красно,
словно выпал брусничный град.
Хоть поселок, хоть стольный град
заходи на базар лесной —
эту россыпь не обобрать.

Из кустов то и дело: фы-р-р!
Кто-то бросил пустой орех
чуть не в голову. Красок пир.
Речки Межицы вдовий смех.

Зимовать собралась Сибирь.

Между веток — рваная сеть,
позабытая пауком,
тщетно цедит сосновый свет.
Снегом пахнет, печным дымком —
и версты до поселка нет.

Скоро будет труба видна.
Внучке — ягоды в туеске,
трут в обличии шамана,
дочке — листьев букет, а мне
после баньки — стакан вина.

В ГОСТЯХ

Домик бабки моей
не широк, не высок —
Два веселых окна
да труба набекрень.
Воздух сладок и густ,
как березовый сок,
белопенной волной
набегает сирень.

Да рябина-дичок
у плетня поднялась
(будут кисти гореть,
согревать снегирей),
да тропинка вьюном
за дворы подалась
к шебутному ключу
на плешивой горе.

Старый добрый Полкан
долго руку мне жал.
Заворчали ступени
родного крыльца...
Как смутила ее
немудреная шаль,
как смягчились черты
дорогого лица!

Над чугунной плитой
запорхал первый блин,
на тарелке расселась
ватага маслят.
Даже тощий Христос,
как сапожник Трофим,
подмигнул озорно:
мол, закуска на “ять”.

От настойки сомлев,
ритмы века хулил,
да свою колыбель —
деревеньку хвалил.
Говорил, что весна
в этот год хороша,
говорил, что давно